Макроэкономика - наука, изучающая функционирование рынка в целом (общий обьем производства, уровень цен, процентные ставки, уровень безработицы). Макроэкономика. имеет дело со свойствами экономической системы как единого целого, экономической жизни в широком плане.
Личность Петра Аркадьевича Столыпина в среде либералов и монархистов сегодня является поистине культовой. Столыпин – кумир научной и творческой интеллигенции. Именно Столыпину, с подачи небезызвестного «державника и патриота» Никиты Сергеевича Михалкова, было присуждено второе почетное место в проекте «Имя России». И надо полагать, что в нынешнем году, когда исполняется ровно 100 лет со дня гибели Столыпина, его фигура будет пользоваться особо пристальным вниманием пишущей и говорящей публики. Между тем, повышенный интерес к Столыпину, искусственно подогреваемый СМИ, далеко не случаен и имеет определенную политическую подоплеку. Дело в том, что еще со времен перестройки стараниями антикоммунистов и антисоветчиков всех мастей в массовом сознании усиленно культивируется миф о «Великом упущенном шансе» России. Суть этого мифа такова, что, дескать, до 1917 года просвещенные императоры и их министры-реформаторы медленно, но верно, посредством благодетельных преобразований, вели Россию в царство свободы, демократии и экономического процветания. Но все их труды на благо Отечества были перечеркнуты приходом к власти злобных большевиков, которые 70 лет только и делали, что разоряли страну, используя ее в качестве площадки для безумных утопических экспериментов и охапки дров для разжигания мировой революции. И политический курс таких деятелей дореволюционной России, как Витте и Столыпин, выгодно противопоставляется революции и практике социалистического строительства в качестве реальной альтернативы. Недаром постоянно обыгрывается фраза, брошенная как-то Столыпиным в адрес левой оппозиции: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!» Необходимо, однако, опираться на авторитет истины, а не на истину авторитета, и критически оценивать всякое высказывание любой исторической личности. Даже такой выдающейся, как Петр Аркадьевич Столыпин.
К слову, о революции. Как известно, нынешняя власть и обслуживающая ее интеллигенция (та, что возводит на пьедестал Столыпина) упорно отказываются видеть в революции что-либо позитивное. Только кровь и разрушения. При этом наши либералы каким-то непостижимым образом ухитряются игнорировать тот факт, что современное западное общество, на которое они буквально молятся и благами которого (свобода слова и пр.) активно пользуются, возникло как раз благодаря целой серии революций, прокатившихся по странам Европы и Америки в период Нового времени. Чем вам не мировая революция? Результатом этого, в конечном счете, было, как известно, упразднение феодально-абсолютистских порядков, сословного неравенства и церковного мракобесия. Отрицая революцию как способ прогрессивного преобразования общества и в то же время используя в своекорыстных интересах то богатство, которое было создано народом при Советской власти, наша правящая и образованная элита уподобляется свинье из басни Крылова, которая, «наевшись желудей досыта», начала подрывать корни дуба, породившего эти самые вкусные желуди. Впрочем, в этом нет ничего нового. Как известно, в свое время английская правящая элита, в полной мере вкусившая плоды буржуазной модернизации (власть, собственность, высокие прибыли и т.д.), устами консервативно ориентированных историков, отрабатывавших социально-политический заказ, ругала за излишнюю жестокость английскую революцию XVII века и Кромвеля («бандит»), а французская – делала то же самое в отношении Великой французской революции конца XVIII века и Наполеона («тиран», «корсиканское чудовище»). И лишь позднее, когда улеглись страсти и эмоции, настало время объективных оценок. Надо полагать, то же самое будет с Октябрьской революцией 1917 года, ее деятелями и наследием. Кроме того, необходимо помнить, что для истинного революционера революция всегда была не самоцелью, а лишь средством достижения цели – построения более справедливого и гармоничного общества. Или же здесь двойной стандарт: буржуазные революции и их итоги мы признаем, а социалистические (направленные против буржуазного строя) – отрицаем?
Вернемся к Столыпину. Следует сразу оговориться: мы не будем опускаться до ударов ниже пояса и копаться в грязном белье (как это делают антисоветчики в отношении Ленина, Сталина, Кирова и других руководителей большевистской партии и Советского государства). В данном случае нас абсолютно не интересуют моральный облик и личная жизнь Петра Аркадьевича. Не будем мы также припоминать ему такие меры «успокоительного» характера, как военно-полевые суды над участниками революционных выступлений и знаменитые «столыпинские галстуки». Обратимся непосредственно к его реформаторской деятельности на посту председателя Совета министров Российской империи и установим, вела ли инициированная им аграрная реформа (1906 – 1916 гг.) к подлинному величию России.
Прежде всего, следует напомнить, что столыпинская аграрная реформа преследовала две основных задачи: 1) экономическую – модернизация сельскохозяйственного производства посредством трансформации крестьянской общины в множество мелких фермерских хозяйств, владеющих землей на правах частной собственности; и 2) политическую – устранение угрозы помещичьему землевладению и создание в деревне надежной опоры самодержавному строю. Последняя задача была особенно актуальна, т.к. царское правительство было серьезно озабочено размахом крестьянского движения в годы первой русской революции (1905 – 1907 гг.). Большинство крестьян, спаянных общинной солидарностью, выступало тогда с лозунгом «черного передела», который предполагал ликвидацию помещичьего землевладения и передачу помещичьих земель в трудовое пользование крестьянства. Самодержавию, которое всегда бдительно стояло на страже интересов помещиков, важно было побудить крестьян отказаться от мысли расширить свое землепользование за счет дополнительных прирезок из фонда помещичьих земель. Поэтому правительство Столыпина, в первую очередь, стремилось к созданию в деревне широкого слоя не крупных (как ошибочно полагает часть исследователей), а именно мелких земельных собственников. Последние, с одной стороны, не могли бы всерьез конкурировать с помещичьими хозяйствами, а с другой – держались бы за свои клочки земли и не требовали «черного передела» (т.к. в случае его осуществления землю могли отобрать и у них). По всей видимости, именно политическая составляющая реформы являлась приоритетной. Повышению продуктивности аграрного сектора отводилась подчиненная роль.
Идеализируя Столыпина, его часто изображают неким радетелем за интересы крестьянства. Между тем, его аграрная реформа являлась ничем иным, как вариантом буржуазного раскрестьянивания. Приведем другое, не менее знаменитое высказывание Столыпина: «Необходимо, когда мы пишем закон для всей страны, иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых». Обычно это назидание преподносится как образец государственной мудрости. Хотя, если вдуматься, оно отдает социал-дарвинизмом и во многом перекликается с теми стандартными аргументами, к которым обычно прибегало кулачество в досоветское и нэповское время для оправдания социального расслоения и бедственного положения малоимущих слоев деревни: «У нас бедняков нет! Есть лодыри и пьяницы!» Иными словами, социальный статус человека напрямую увязывался с его морально-психологическими характеристиками. Богатый – значит достойный, бедный – быдло. Что ж, и это не ново. Именно так оправдывала социальное неравенство и капиталистическую эксплуатацию трудящихся религиозно-идеологическая доктрина кальвинизма. Именно так, с позиций социального расизма, буржуазными политиками и юристами в период Нового времени обосновывалась необходимость конституционного установления и сохранения имущественного ценза, который даже в самых демократических государствах отстранял от участия в выборах значительную часть взрослого населения. Недалеко ушли от них и нынешние почитатели Столыпина. Проклиная Сталина за коллективизацию и раскулачивание, они утверждают, что тот, дескать, уничтожил наиболее «трудолюбивых и хозяйственных мужиков». Однако общее количество раскулаченных, как показывают серьезные исследования (не путать с антисоветскими фальсификациями!), не превышает нескольких процентов от всей массы крестьянства. Выходит, что подавляющее большинство крестьян, которым благополучно удалось избежать раскулачивания, которые остались работать в колхозах или же ушли на стройки первых пятилеток, – все поголовно были «лодырями и пьяницами». И их потомки тоже были «лодырями и пьяницами». Дескать, был подорван генофонд, и якобы отсюда все наши нынешние беды. Это ли не социальный расизм?
Как известно, хронической болезнью значительной части российской элиты еще со времен петровских преобразований был европоцентризм. При разработке и осуществлении столыпинской реформы имело место некритическое копирование опыта передовых стран Запада, уже осуществивших аграрную революцию, без учета специфики тех конкретно-исторических условий, в которых оказалась Россия на рубеже XIX – XX вв. Расчет правительства Столыпина строился на следующем: разрушение общины должно было активировать процесс социального расслоения деревни, ее поляризацию. Представители зажиточной верхушки (меньшинство, «разумные и сильные», если пользоваться столыпинскими эвфемизмами) должны были успешно вписаться в капиталистические отношения, организовав фермерское хозяйство, основанное на наемном труде, передовой агрикультуре и агротехнике, но основная масса («пьяные и слабые») должны были просто-напросто разориться, уступив свои земли «разумным и сильным». Мелкая частная собственность неизбежно порождает крупную. Это положение Маркса еще никто не смог опровергнуть. А непосредственных мелких производителей (в данном случае – крестьян), лишившихся средств производства, ожидало три пути: либо в город (на завод или фабрику), либо в батраки, либо (и этот вариант в условиях тогдашней России был наиболее вероятным) – пополнить ряды «резервной армии пролетариата», а проще говоря – нищих и бродяг («босяков», обитателей горьковского «дна»). Именно так и было в странах Запада на заре капитализма, когда земля в буквальном смысле слова «выбрасывала своих детей» (вспомним хотя бы английские огораживания). И, справедливости ради следует заметить, что сам Столыпин (в отличие от своих нынешних недалеких апологетов) отнюдь не питал иллюзий относительно судьбы «реформированного» крестьянства. Если бы его реформа разворачивалась так, как он задумывал, то крестьянство в российской деревне должно было полностью исчезнуть, уступив место иным социальным категориям: сельской буржуазии (фермерам-единоличникам) и сельскому пролетариату (батракам). Не питали иллюзий и сами крестьяне. Большинство из них прекрасно понимало, что без поддержки общины им грозит неминуемое разорение. Община помогала крестьянам выживать в условиях финансового гнета (налоги, кабальная аренда и выкупные платежи) со стороны помещиков и государства. Именно поэтому крестьяне в массе своей и не желали выделяться из общины, а отнюдь не вследствие «темноты и невежества», как это пытаются сегодня нам внушить либералы.
Негативное отношение основной массы крестьян-общинников к отрубникам и хуторянам (нередко выражавшееся в таких экстраординарных формах, как потравы посевов, поджоги, нападения и т.д.) обычно трактуют как проявление зависти «лодырей и пьяниц» к благополучию «справных, рачительных тружеников». Что ж, было и такое. Но главная причина заключалось в том, что создание отрубов и хуторов на надельной земле (причем, как правило, самой лучшей) вполне справедливо рассматривалось теми крестьянами, которые все-таки оставались в общине, как расхищение новоявленными «фермерами» общинных угодий. Политика насаждения частнособственнических хозяйств на надельных землях сталкивалась с традиционным крестьянским представлением о том, что земля – это кормилица, «божий дар», а не предмет для спекуляций, и должна находиться во владении тех, кто ее обрабатывает. Превращение общинных угодий в чью-то частную собственность отрезало крестьянам и их потомкам доступ к земле (так же, как сегодня свободный рынок жилья лишает большинство граждан возможности получения такового).
Впрочем, социальные последствия реформы обсудим чуть ниже. Если же оценивать реформу с точки зрения чисто экономических результатов, то следует признать, что в целом она потерпела неудачу. Прежде всего, реформа не поколебала сколько-нибудь серьезно позиций общинного землепользования. За весь период реализации реформы из общины выделилось, по самым смелым подсчетам, не более трети крестьянских дворов. (Попутно заметим, что примерно за столько же лет сталинской коллективизации в колхозах, в конечном итоге, оказалось свыше 90% дворов – как говорится, почувствуйте разницу). Возникло всего около 1 млн. хуторов и отрубов. Причем 57% всех вышедших из общины пришлось на 14 губерний Юга, Юго-Востока и Северо-Запада. Иными словами, на все губернии с русским населением пришлось лишь 43% тех, кто покинул общину. Чем дальше на северо-восток, тем более скромными были результаты столыпинских аграрных преобразований: на Русском Севере из общины выделилось 6,5% дворов, в Вятской губернии – 5,8% Пермской – 4,5% и т.д. Такие условия, благоприятствовавшие столыпинской аграрной реформе, как плодородие почвы, слабость общинных порядков, высокая степень социального расслоения и т.д., не могли возникнуть одновременно на всей территории России ни тогда, ни даже спустя много лет. В «зоне рискованного земледелия» именно общинная форма землепользования оказалась более оправдана. Другими словами, не столько реформа благоприятствовала развитию капитализма в сельском хозяйстве, сколько, напротив, относительно высокий исходный уровень развития аграрного капитализма способствовал более успешной реализации реформы. В период столыпинской реформы земля продавалась через Крестьянский поземельный банк. За время его существования по 1913 год «сельскими обществами» было куплено 3,06 млн. дес. земли, «товариществами» (кооперативами) – 10 млн., а частными хозяевами – 3,68 млн. Если учесть, что всего в России в 1911 – 1915 гг. посевных площадей было 85 млн. дес., то видно, что распродать в руки частников земли удалось немного. Аграрного переворота реформа Столыпина не сделала.
В 1907 г. были отменены выкупные платежи. Это была одна из тех уступок, которую удалось вырвать крестьянству у самодержавия в ходе первой русской революции. Однако деятельность Крестьянского банка обернулась для крестьян новой кабалой: проценты по земельным ссудам, которые крестьяне должны были выплачивать банку, вскоре достигли примерно той же суммы, что и прежде выкупные платежи.
Столыпинская аграрная реформа в какой-то мере все же ускорила процесс обезземеливания крестьянства, усилила отток крестьян из деревни. Но в том-то и проблема, что капиталистическая промышленность не могла сразу поглотить освободившийся избыток рабочих рук. Как следствие – обострение проблемы маргинализации, люмпенизации населения, рост бродяжничества, преступности, и в целом обострение социальной нестабильности, что способствовало вызреванию революционного кризиса. Проблема избыточных рабочих рук стояла в свое время и перед странами Запада, переживавшими процесс буржуазной модернизации. Однако по сравнению с Россией они оказывались в более выгодном положении. Избыток населения «стравливался» ими в заморские колонии, что способствовало некоторому сглаживанию проблемы безработицы, и, соответственно, снижало накал социального недовольства. Важно было лишь погрузить людей на корабль, а что там происходило с ними за океаном – это уже была проблема переселенцев, а не правительства. Но у России не было заморских колоний. И это создавало дополнительные сложности. Так, в годы столыпинской реформы активизировалась переселенческая политика, призванная хотя бы частично разрешить проблему относительного аграрного перенаселения. За Урал переселилось свыше 3 млн. крестьян. Однако около полумиллиона из них вернулось обратно. Они не смогли обосноваться на новом месте ввиду слишком малых размеров выделяемых подъемных и ссуд. Лишившись своего имущества и надежд на лучшую жизнь, отчаявшиеся и озлобленные, эти самые «обратники» возвращались в родные деревни, выступая там возбудителями протестных настроений среди крестьянства. Как видим, к 1917 году в России было полно «горючего материала». Сам Столыпин признавал, что если его реформа потерпит неудачу, то Россию неминуемо ждет новая революция. Реформа потерпела неудачу. И в России в 1917 году произошла революция.
Однако, признавая неудачу реформы, апологеты Столыпина обычно указывают на то, что при своей реализации она встречала многочисленные препятствия (сопротивление различных политических сил, гибель Столыпина), или же, что она начала проводиться слишком поздно и для ее успешного завершения реформаторам якобы не хватило мирного времени. И здесь, как правило, любят приводить еще одну хрестоматийную фразу Столыпина: «Дайте стране двадцать лет покоя внутреннего и внешнего – и вы не узнаете нынешнюю Россию». Действительно, история отпустила реформе гораздо меньший срок, нежели тот, на который рассчитывал Столыпин. Но дело здесь вовсе не в недостатке времени. Ведь большинство тех крестьян, которые хотели выйти из общины, воспользовались этой возможностью в первые же годы реформы, а затем (с 1910 г.) кривая выходов резко пошла на убыль, вопреки сильному экономическому и административному давлению на крестьян. Иными словами, реформа «выдохлась» еще до убийства ее инициатора и до вступления России в Первую мировую войну. Возникает вполне закономерный вопрос: хватило ли бы Столыпину требуемых им «двадцати лет покоя»? Как показывает исторический опыт, в странах Запада, которые, по сравнению с Россией, находились в более благоприятных условиях (выгодное географическое положение, мягкий климат, доступ к эксплуатации ресурсов заморских колоний и т.д.) аналогичный процесс буржуазного раскрестьянивания (даже при активной поддержке со стороны государства) растягивался на многие десятилетия и даже века. Даже если бы Столыпин остался жив и находился во главе правительства еще лет десять-пятнадцать, вряд ли Петру Аркадьевичу, при всех его государственных дарованиях, удалось бы переплюнуть Кромвеля, Наполеона или Бисмарка в достижении высоких темпов капиталистической модернизации аграрного сектора. А ведь Запад тоже не стоял на месте.
Поклонники Столыпина любят вспоминать о том, что еще при его жизни аграрная реформа подвергалась жесткой критике со стороны большевиков. При этом нередко дело представляется так, что большевики, дескать, потому были против реформы, что ее успешная реализация несла России экономическое могущество и политическую стабильность, устраняя тем самым социальную почву для революции. Подобного рода суждения как раз и рассчитаны на несведущего обывателя, не составляющего себе труда пойти в архив или библиотеку и обратиться к первоисточнику. Но если мы не будем брать на веру чужие слова, а возьмем в руки работы большевистских деятелей, содержащих критический анализ реформы, то увидим, что большевики выражали недовольство реформой за ее половинчатый, ограниченный, пропомещичий характер. Реформа, с точки зрения большевиков, сохраняя в целости и неприкосновенности помещичье землевладение, обрекала сельское хозяйство России на медленный, мучительный путь капиталистической трансформации по прусскому (юнкерскому) пути, с сохранением в обозримой исторической перспективе в российской деревне многочисленных феодально-крепостнических пережитков (кабальная аренда, отработки, издольщина, испольщина и т.д.). Большевики оценивали реформу как безусловно прогрессивную. Но для России, по мнению большевиков, лучшим вариантом решения аграрного вопроса была бы ликвидация помещичьего землевладения и передача бывших помещичьих владений крестьянам либо с национализацией земли (как предлагал Ленин), либо без таковой (Сталин, Воровский и др.). Иными словами, речь шла о более динамичном развитии капитализма в сельском хозяйстве по американскому (фермерскому) пути.
Выходит, если и можно в чем-то упрекнуть большевиков, так это в том, что они (как, впрочем, и многие тогда) переоценивали прогрессивный потенциал столыпинской реформы. Принято считать, что реформа, несмотря на свои скромные результаты, все же оказала позитивное (хотя и ограниченное) влияние на экономическое развитие Российской империи. Однако при этом не раскрывается тот конкретный вклад, который вносила в это развитие сама реформа, ибо прогресс в аграрной сфере имел место до, после и помимо нее, и, надо полагать, сельское хозяйство России худо-бедно развивалось бы и в том случае, если бы реформа вообще не проводилась. Так что внедрение аграрных «ноу-хау» (усовершенствованный инвентарь, многопольные севообороты, новые сорта семян и породы скота, минеральные удобрения, развитие кооперации и т.д.), которое хронологически совпадает с годами проведения столыпинской реформы, само по себе еще ни о чем не говорит. Нужно задаться вопросом: а каково было воздействие самой реформы на развитие экономики страны – положительное, отрицательное или же нулевое? И если мы обратимся не к абсолютным, а относительным показателям, то увидим, что столыпинская аграрная реформа, как это ни покажется на первый взгляд странным, привела не к ускорению, а, напротив, – к замедлению темпов экономического развития России.
Судите сами. Прирост сельскохозяйственной продукции в результате реформы снизился: в 1901 – 1905 гг. он составлял в среднем 2,4% в год, а в 1909 – 1913 гг. – 1,4%. Фермерские хозяйства (ориентированные на получение прибыли) в суровых условиях России оказывались малорентабельными. Поэтому, по сравнению с хозяйствами крестьян-общинников, они разорялись гораздо чаще. Первая мировая война это прекрасно продемонстрировала. Так, к 1915 г. по всей России посевная площадь у крестьян под хлеба выросла по сравнению с довоенным временем на 20%, а в частновладельческих хозяйствах уменьшилась на 50%. В 1916 г. у частников вообще осталась лишь четверть тех посевов, что были до войны. Как видим, в чрезвычайных условиях военного времени полунатуральное крестьянское хозяйство (ориентированное, в первую очередь, на удовлетворение собственных потребностей) оказалось несравненно более жизнеспособным по сравнению с фермерским и помещичьим.
Вот что показали имитационные модели двух вариантов развития сельского хозяйства России – по схеме реформы Столыпина и по прежнему пути, через крестьянское землепользование и сохранение общины (результаты моделирования приводит В.Т. Рязанов). Без реформы социальная структура деревни в 1912 г. была бы такой: бедняки – 59,6, середняки – 31,8, зажиточные – 8,6%. Реально в ходе реформы соотношение стало 63,8 : 29,8 : 6,4. Заметный социальный регресс. Если бы столыпинская реформа продолжалась еще 10 лет, как и было предусмотрено, то социальная структура ухудшилась бы еще сильнее – до 66,2 : 28,1 : 5,5. Иными словами, мы должны быть премного благодарны большевикам, которые своим приходом к власти и реализацией «советского проекта» сделали невозможным продолжение столыпинского эксперимента, разрушительные последствия которого для российской экономики могли бы быть вполне сопоставимы с «рыночными реформами» «лихих 90-х» и «нулевых» (в буквальном и переносном смысле слова) годов.
Обычно говорят, что сохранение крестьянской общины тормозило развитие капитализма в России. Именно так полагало и правительство Столыпина, приступая к упразднению общины. Возможно, Столыпин и его команда (равно как позднее Временное правительство и руководители белого движения) искренне желали сделать Россию страной «образцово-показательного капитализма». Однако если у России и был в свое время исторический шанс войти в число стран «золотого миллиарда», то к началу XX века он оказался безвозвратно упущен. Как показывает в своих работах С.Г. Кара-Мурза, капитализм – это «система-кентавр», т.е. возникновение капиталистического уклада с высоким уровнем производства неминуемо сопровождается усилением окружающей его некапиталистической «оболочки» из массы хозяйств, ведущих натуральное или полунатуральное хозяйство. Для капитализма симбиоз с этой буферной «архаической» частью, соками которой он питается, абсолютно необходим, без нее капитализм не может существовать.
Запад, гораздо раньше России вступивший на путь капитализма, эту «архаическую» часть смог в значительной степени вынести за пределы метрополии, господствуя над архаическими укладами, находящимися в заморских территориях, сначала в колониях, а потом в «третьем мире». Но Россия не была колониальной империей и могла вести развитие капитализма только посредством архаизации части собственного общества. И объектом этой архаизации стало, прежде всего, собственное крестьянство, которое вынуждено было играть роль «внутренней колонии» для российского капитализма. В России, в отличие от Западной Европы, капитализм в сельском хозяйстве и в целом в стране не мог вытеснить общину. Напротив – он даже нуждался в ее укреплении. Иными словами, чтобы в какой-то части России мог возникнуть сектор современного капиталистического производства, другая часть должна была «отступить» к общине, претерпеть «архаизацию», стать более традиционной, нежели раньше. И не случайно, что именно после отмены крепостного права (в 1861 г.), открывая простор для развития капитализма, само царское правительство проводит политику, направленную на укрепление крестьянской общины. И в пореформенную эпоху, наряду с относительно быстрым развитием промышленного, городского капитализма, происходит упрочение общинных порядков в деревне.
Таким образом, к началу XX века крестьянская община в России (равно как и в других странах, относительно поздно вступивших на путь буржуазной модернизации) была уже не столько архаизмом, пережитком средневековья, сколько продуктом взаимодействия с капитализмом. Капитализм был возможен в России только в симбиозе с крестьянской общиной. Любая попытка уничтожить ее посредством буржуазной революции или реформы вела не к капитализму, а к уничтожению капитализма. Так же, как хирургическое разделение сиамских близнецов означает их неминуемую смерть.
Взаимодействие капитализма с общиной на периферии вряд ли можно считать «регрессом», поскольку это именно симбиоз, позволяющий капитализму эффективно эксплуатировать периферию, а периферии – выжить в условиях огромного по масштабам изъятия из нее ресурсов. Капиталистическая промышленность в России развивалась не в опоре на аграрный сектор, а посредством финансового нажима на него. Город эксплуатировал деревню. В подобной ситуации в сохранении крестьянской общины были заинтересованы и государство (т.к. она повышала собираемость налогов и других платежей с крестьян), и крестьянство (т.к. лишь общинная организация позволяла ему выживать в условиях жесткого прессинга со стороны государства). Крестьянская община в России, препятствующая социальной дифференциации крестьянства, являлась тормозом для развития капитализма в деревне, в сельском хозяйстве, но была необходимым условием для развития капитализма в городе, в промышленности. Вот почему даже частичное сокращение общинного землепользования в результате столыпинской реформы имело весьма пагубные последствия для развития экономики.
Причем необходимо иметь в виду, что упразднение общины само по себе еще не означало утверждение в деревне капиталистического производства. Суровые почвенно-климатические условия России и, соответственно, высокий уровень издержек производства в сочетании со слабым государственным финансированием (приоритетной поддержкой пользовалась все-таки промышленность) делали весьма затруднительным создание в сельском хозяйстве рентабельного капиталистического сектора. В этой ситуации землевладельцы (помещики и кулаки) сплошь и рядом искали более прибыльные сферы приложения капитала, нежели организация сельскохозяйственного производства. Поэтому велика была вероятность непроизводственного использования частными собственниками своих земель (спекуляция, банковские махинации, сдача их крестьянам в кабальную аренду и т.д.). И в случае исчезновения крестьянской общины реальной альтернативой ей в условиях России должны были стать отнюдь не преуспевающие капиталистические хозяйства (помещичьи или кулацкие). В лучшем случае – это латифундии, где на мизерных наделах влачили бы жалкое существование крестьяне-арендаторы, находящиеся в кабале у банкиров, землевладельцев и перекупщиков, а в худшем (и такой вариант представляется наиболее вероятным) – это заброшенные земли, зарастающие бурьяном и кустарником. Что, впрочем, мы и наблюдаем сегодня. Где те успешные фермеры, которые должны были придти на смену колхозному «агроГУЛАГу» и завалить страну дешевым зерном?
В начале XX века перед страной стоял выбор: прозябание на задворках капиталистического мира или прорыв к социализму. Россия в 1917 году избрала второй вариант. Исторический опыт показывает, что модернизация (переход от традиционного, аграрного общества к индустриальному) неизбежно сопровождалась раскрестьяниванием. И пусть либералы вместе с правыми «патриотами», которые проклинают Сталина за коллективизацию и раскулачивание, покажут такую страну, где бы в свое время этот процесс проходил безболезненно. Коллективизацию же (при всех ее очевидных издержках) следует признать более щадящим вариантом раскрестьянивания, по сравнению с буржуазным разложением крестьянства. Если столыпинская аграрная реформа предполагала разрушение общины, то коллективизация означала лишь ее трансформацию в новую форму, что более соответствовало мировоззрению основной массы крестьянства. И массовая коллективизация, вопреки расхожему мнению, встречала гораздо меньшее сопротивление со стороны крестьянства, нежели насаждение отрубов и хуторов.
Таким образом, западные рецепты для России явно не годились, и тот путь, на который ориентировал Россию Столыпин, был заведомо бесперспективным. В случае «успеха» столыпинской аграрной реформы Россия оставалась бы такой же, какой и была в начале XX века (и какой она стала сегодня, усилиями правых «патриотов», среди коих немало почитателей Столыпина). А именно – отсталым государством, зависимым от иностранного капитала, с жутким социальным расслоением, с авторитарным и снизу доверху коррумпированным режимом, с сырьевым, экспортно-ориентированным характером экономики и почти поголовно безграмотным населением. Словом, представляла бы собой что-то вроде стран Латинской Америки, с той лишь разницей, что латиноамериканский регион, по сравнению с Россией, находится в гораздо более лучших климатических условиях, и тамошним беднякам не грозит опасность замерзнуть зимой. Нынешним столыпинцам дали 20 постсоветских лет покоя – и мы действительно не узнаем нынешней России.
Причем рождает множество параллелей с современным положением (я о современных "рехвормах" в Украине).
==Сам Столыпин признавал, что если его реформа потерпит неудачу, то Россию неминуемо ждет новая революция. Реформа потерпела неудачу. И в России в 1917 году произошла революция.==
Реформа Налогового кодекса по общему признанию уже таки потерпела неудачу - и попутно уничтожила множество мелких предпринимателей (точнее самозанятых).
Вот и подумалось: а ведь по улицам где-то сейчас ходит Ленин...
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Главная 
когда исполняется ровно 100 лет со дня гибели Столыпина, его фигура будет пользоваться особо пристальным вниманием пишущей и говорящей публики. Между тем, повышенный интерес к Столыпину, искусственно подогреваемый СМИ, далеко не случаен и имеет определенную политическую подоплеку. Дело в том, что еще со времен перестройки стараниями антикоммунистов и антисоветчиков всех мастей в массовом сознании усиленно культивируется миф о «Великом упущенном шансе» России. Суть этого мифа такова, что, дескать, до 1917 года просвещенные императоры и их министры-реформаторы медленно, но верно, посредством благодетельных преобразований, вели Россию в царство свободы, демократии и экономического процветания. Но все их труды на благо Отечества были перечеркнуты приходом к власти злобных большевиков, которые 70 лет только и делали, что разоряли страну, используя ее в качестве площадки для безумных утопических экспериментов и охапки дров для разжигания мировой революции. И политический курс таких деятелей дореволюционной России, как Витте и Столыпин, выгодно противопоставляется революции и практике социалистического строительства в качестве реальной альтернативы. Недаром постоянно обыгрывается фраза, брошенная как-то Столыпиным в адрес левой оппозиции: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!» Необходимо, однако, опираться на авторитет истины, а не на истину авторитета, и критически оценивать всякое высказывание любой исторической личности. Даже такой выдающейся, как Петр Аркадьевич Столыпин.
