 Ростовщичество находилось под запретом большую часть нашей истории. Так почему же сейчас оно превратилось в уважаемую профессию? Platfor.ma приводит перевод текста издания Aeon о том, как на протяжении веков развивалось кредитование – и к чему оно пришлось сейчас.
«Банкир и теолог» звучит так, словно это начало плохой шутки. Однако для Дэвида Миллера это всего лишь название профессии. Проработав 16 лет в финансовой сфере, Миллер подался в богословы и в 2003 году получил степень кандидата наук в теологической семинарии Принстона. Сейчас он профессор деловой этики и руководит инициативой «Работа и вера» Принстонского университета, где исследует аспекты христианства, иудаизма и ислама. Его курс студенты зачастую называют «Как добиться успеха, не продав душу».
В 2014 году Миллеру позвонили из Citigroup (одного из крупнейших банков мира, – Platfor.ma). Банк не мог прервать череду скандалов и остановить волну общественного недоверия, вызванную финансовым кризисом, и хотел нанять Миллера в качестве специалиста по этике. Тот согласился. Вместо того, чтобы убеждать банкиров действовать по закону, – такой подход Миллер считал здесь неуместным, – он говорил с ними о философии. К своему удивлению, он не увидел в банкирах и бизнесменах «пропащих» людей. Многие из них хотели бы делать добро. «Я частенько обедаю с топ-менеджерами, и они говорят мне: "Ты правда занимаешься всеми этими божественными вещами?" – рассказывает Миллер. – И потом мы по несколько часов беседуем об этике, целях, смысле. Так что я вижу: у людей есть интерес».
Миллер хочет, чтобы финансисты говорили о «мудрости, неважно о какой именно». Игнорирование многовековых традиций и идей мыслителей, по его мнению, приводит лишь к «интеллектуальной слепоте».
Сегодня банкир, слушающий богослова, кажется нам чем-то странным, ошибочным. Но на протяжении большей части истории такой диалог был нормой. Сотни лет назад, когда в Европе зарождалась современная финансовая система, кредиторы руководствовались наставлениями духовенства, постоянно рассуждающего о том, как применять библейские заветы в условиях всё более сложной экономики. Денежные займы долгое время рассматривались в качестве морального вопроса.
Так когда же большинство банкиров перестало обращать внимание на мораль?
В начале 1200-х годов французский кардинал Жак де Витри написал сборник рассказов о морали, которые священники использовали в своих проповедях. В одном из рассказов умирающий ростовщик взял со своей жены и детей клятву похоронить его вместе с третью их наследства. Семья сделала всё именно так, как он просил. Позже родные решили раскопать могилу и вернуть деньги, но в итоге лишь «сбежали от ужаса, увидев, как демоны наполняют рот мертвеца раскалёнными красными монетами».
В мире де Витри ростовщик заслуживал такой участи, ведь он грешил, наживаясь на процентах. Де Витри не интересовала величина процентной ставки, потому что церковь считала злом даже один начисленный на ссуду цент. Корни такого отношения к займам уходят ещё глубже в историю. Ведические законы Древней Индии осуждали ростовщичество, а правители обычно ограничивали процентные ставки на всей территории от Древней Месопотамии до Древней Греции.
В своём труде «Политика» Аристотель описывает ростовщичество как «рождение денег из денег», что само по себе противоестественно, ведь деньги не должны ничего «рожать».
Еврейско-христианские религии закрепили табу на это занятие. Ветхий Завет гласит: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост», а в Евангелии от Луки говорится: «Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего». В IV веке н.э. христианские советы осудили практику ростовщичества, и к 800 году император Карл Великий ввёл на него запрет.
Средневековые описания торговцев и банкиров редко обходились без упоминания страданий, которые те испытывали за своё занятие. В своей «Божественной комедии», написанной ещё в XIV веке, итальянский поэт Данте Алигьери поместил ростовщиков в седьмой круг ада. Дошло до того, что сын одного банкира, упомянутого Данте, – Реджинальдо Скровени – открыл часовню, расписанную фресками, чтобы искупить грехи семьи. На протяжении последующих столетий филантропия и покровительство различных семей времён итальянского Ренессанса, таких как Медичи, не в последнюю очередь была обусловлена чувством вины за ростовщичество.
Фотография: Джотто ди БондоПроцентщики не могли избавиться от клейма позора и в XVI веке. Чтобы лучше понять всю ситуацию, представьте себе, что банк предлагает бизнесу кредитование под 5%. Всё нормально, правда? А теперь попробуйте вообразить, что ваша мама предлагает вам деньги на тех же условиях. В библейские времена ссуда больше походила на второй вариант. Это была не коммерческая операция, а скорее благотворительность, когда богатый человек одалживал деньги тому, кто находился в бедственном положении или не мог больше никуда обратиться. В Европе раннего Средневековья местная церковь или богатые семьи зачастую были единственными источниками капитала, особенно за пределами крупных торговых центров. Многие крестьяне покупали землю только благодаря ссудам от монастыря. В мире, где не было ни рынка кредитования, ни страхования, начислять проценты было сродни вымогательству по отношению к другу или члену семьи.
В книге «Долг: первые 5000 лет истории» (2001) антрополог Дэвид Грэбер говорит о том, что до изобретения денег экономика жизни сообщества представляла собой сеть взаимных долгов. Люди не вели себя, как самозаинтересованные лица, – по крайней мере, если рассматривать отдельные сделки, – напротив, они делились едой, одеждой и драгоценностями, рассчитывая на ответную помощь. Поняв, с чего началась история кредитования, – с системы взаимопомощи между людьми, которые доверяли друг другу, – мы едва ли удивимся тому, что во многих культурах это занятие считалось неправильным с точки зрения морали.
Кроме того, как отмечали экономисты Хосе Шейнкман и Эдвард Глизер, законодательство в сфере кредитования было своего рода страховкой от общественного неравенства. С тех пор как проценты (особенно непомерно высокие) стали предметом осуждения, бедным людям стало намного проще взять срочную ссуду, а богатым – тяжелее обогатиться на собственном капитале. По крайней мере, такова была задумка – на деле же люди всё равно часто обращались к ростовщикам или богатым евреям, которых из-за этого буквально считали демонами.
Некоторые историки утверждают, что запрет ростовщичества был не более чем игрой на публику. По их мнению, зажиточный класс в основном игнорировал эти ограничения – не в последнюю очередь из-за чрезмерных масштабов благотворительности, требуемой от дворян. Торговцы и банкиры придумывали самые разные способы скрыть платежи по процентам. Одна из уловок заключалась в том, что стороны договаривались использовать завышенный обменный курс при покупке товаров в будущем. Или, например, кредитор давал беспроцентную ссуду, но взамен получал долю прибыли с бизнеса заёмщика. Это хоть и было лазейкой, но всё-таки гарантировало выплату кредитору процентов только в случае успеха его клиента.
Католическая церковь тем временем сама сеяла семена более лояльного отношения. Ещё в XIII веке была разработана концепция Чистилища: идея это лишь частично основывалась на Священном писании, но зато приносила некоторую уверенность тем, кто совершал грех ростовщичества каждый день. В своей книге «Деньги или жизнь: экономика и религия в средние века» историк Жак Ле Гофф пишет: «Чистилище – это одно из подмигиваний, которые христианство сделало ростовщичеству. Вдохновленные надеждой избежать ада – благодаря чистилищу, – ростовщики смогли толкнуть общество XIII века навстречу капитализму».
И даже когда духовенство в лице, например, того же кардинала де Витри, проповедовало борьбу против ростовщичества, церковь всё чаще прибегала к помощи заёмных средств. Кредиты играли важную роль и в войнах, которые необходимо было финансировать как монархам, так и Папе.
Первый в Европе настоящий частный банк был основан в 1100 году тамплиерами – католическим военным орденом, участвовавшем в крестовых походах.
Тамплиеры защищали паломников, путешествовавших к Святой земле, и эта защита включала, кроме физической, охрану средств: человек оставлял деньги в Европе, а получал их по прибытии. Со временем спектр финансовых услуг Тамплиеров заметно расширился, а в качестве залога по одному из их кредитов выступало даже золото короны. Орден расформировали в 1312 году, но другие банкиры продолжали выдавать кредиты вплоть до 1500-х, когда торговцы начали скупать и продавать долги на различных европейских ярмарках.
В конце концов все: монархи, политики, деловые люди – целиком приняли идею ростовщичества, а церковь взглянула на него по-новому. В 1462 году францисканские монахи создали в Италии первые некоммерческие ломбарды, или monti di pietà («банки благочестия»), распространившиеся позже по всей Европе. Идея была в том, чтобы создать Grameen Bank (банк в Бангладеш, в основном кредитующий бедняков, – Platfor.ma) в Италии эпохи Возрождения, – он должен был стать «кредитором в последней инстанции», который бы заменил кредитных акул, терзающих отчаявшихся заёмщиков. Папа Римский утвердил и другие финансовые инструменты, пока кредитование под проценты не было разрешено.
Несмотря на множество лазеек и исключений, новые законы имели свой эффект. «Неверно считать, что радикальный запрет со стороны Церкви был чем-то вроде акта Волстеда (Сухой закон, – Platfor.ma), соблюдаемого единицами и исполняемого от случая к случаю», – писали экономисты-историки Сидни Гомер и Ричард Силла в книге «История процентных ставок» (2005).
Так почему же запрет, наложенный на ростовщичество, просто исчез?
Одно из мнений таково, что это была всего лишь догма - как и вера в то, что солнце вращается вокруг Земли, – которая потеряла значимость вместе с потерей католической церковью своего единства и политического влияния. Экономисты Роберт Экелунд и Роберт Геберт советуют посмотреть на церковь как на бизнес, основным продуктом которого является спасение.
Когда католическая церковь была монополистом в Европе, она могла «продавать» спасение по высоким ценам: вводя строгие запреты и продавая индульгенции, которые покупали грешники-ростовщики для очищения души.
Однако в XVI веке, в период Реформации, богословы вроде Мартина Лютера осудили такую практику. Они выступали за более прямые отношения с Богом, в которых священники не были бы посредниками, – и основали новые христианские движения, такие, как протестантизм. Эффект был таков, как если бы монополию разрушила какая-то новая компания. Между христианскими движениями, борющимися за последователей, разворачивались настоящие «гонки на выживание». Чтобы повысить свою привлекательность, секты предъявляли меньше требований к верующим, а это означало и ослабление их позиций в отношении ростовщичества.
Есть и другая теория относительно того, как это занятие стало считаться менее греховным: к этому привел экономический рост. В XVI веке европейская экономика перешла от формы раздробленной сельскохозяйственной сети к форме сети торгово-экономических центров наподобие Флоренции. Благодаря мировой экспансии займы и инвестиции стали более прибыльными, даже несмотря на то что золото, прибывающее из Южной Америки, провоцировало инфляцию. В этих обстоятельствах альтернативные издержки неиспользования денег (с целью кредитования) становились всё выше и выше.
Кроме того, распространение банковского дела в конечном счёте превратило кредитование из простой сделки между соседями в конкурентный и в какой-то мере обезличенный рынок.
В книге «Идея ростовщичества» (1949) социолог Бенджамин Нельсон утверждает, что институциональный сдвиг заставил европейцев взглянуть на кредитование с другой, более привлекательной стороны. Отрывки из Библии, в которых речь шла о ростовщичестве, а особенно те, где осуждалось начисление процентов на ссуды беднякам, Лютер истолковал как призыв к действию. Он писал, что ростовщики совершают грех, только когда их действия нарушают т.н. «золотое правило», иначе говоря, если они не хотели бы, чтобы с ними поступали так же. Такая взаимность означала, что купцам и богатым семьям было разрешено взимать друг с друга проценты. Лютер попросил христиан по возможности проявлять благотворительность по отношению к нуждающимся вместо выдачи кредитов, но при этом он был согласен сохранить ставки, которые не превышали 5%.
Неужели мы избавились от этого морализаторского подхода к финансам? В мире без процентов немногие люди получили бы доступ к деньгам, которые нужны им для учёбы, покупки недвижимости или открытия бизнеса. Джон Кальвин, лидер французской Реформации, считал аморальным, что его соотечественники повысили цены, чтобы воспользоваться наплывом протестантских беженцев в Женеве. Но повышение цены – это ещё и сигнал о том, куда должны отправиться необходимые товары или услуги (попробуйте провести аналогию с повышением тарифа на Uber в новогоднюю ночь для реагирования большего числа водителей). Но и это ещё не всё. Рост долгов не был для церкви просто следствием неизбежных изменений. Представители духовенства играли активную роль в формировании уважительного отношения к ростовщичеству.
В период с XII по XVI вв. члены одного из религиозных течений – схоласты – не раз обсуждали вопрос «греховности» кредитования. Они были интеллектуалами своего времени: изучали римское право, греческую философию и арабские науки в университетах Парижа, Кёльна, Вены и других городов Европы, – а среди их лидеров был сам Фома Аквинский. Они писали и говорили с придирчивостью и дотошностью юристов. Но несмотря на сухость речи, идеи схоластов могут показаться удивительно похожими на идеи современных экономистов.
В отличие от предыдущих поколений мыслителей, считавших, что цены должны зависеть от себестоимости, схоласты понимали силу спроса и предложения и утверждали: справедливая цена – та, которую диктует рынок. В одном из своих трактатов известный итальянский кардинал-схоласт Фома Каэтан проанализировал этические проблемы того, что банкиры скрывали процентные начисления с помощью завышенных обменных курсов, весьма компетентно написав о кредитных дефолтных свопах.
Схоласты также признали важность учёта коммерческих рисков. Многие из них разрешили брать плату за коммерческие кредиты в виде части прибыли. Так как возврат займа не был гарантирован (например, предприятие может потерпеть неудачу, а залог будет недоступен), кредитор имеет право на процент. Кроме того, они понимали, что люди, ссудившие деньги, уже не смогут использовать их для получения большей прибыли в другом деле. И этот подход – через альтернативные издержки – очень современное обоснование того, почему на ссуду можно (и нужно) начислять проценты. Цена заимствования денег должна отражать упущенные возможности от инвестирования во что-либо ещё (и получения прибыли в другом месте).
Схоласты очень серьёзно подходили к вопросам финансов, хоть и всегда считали их связанными с правосудием и естественным правом. Однако Аквинского, в отличие от современных экономистов, мало интересовали узконаправленные вопросы, как, например, максимизация эффективности или личная выгода; он и его соратники просто хотели вывести законы распределения богатства и понять, как сделать экономический обмен справедливым. В своём труде «Сумма теологии» (1265-74), например, Аквинский писал, что «естественным концом», то есть целью существования денег, является обмен. Использование же денег ради заработка, вместо того чтобы облегчить обмен товарами или услугами, нарушает, по его мнению, принципы естественного права. Это было сродни продажи вина или пшеницы отдельно от права их потреблять, то есть, как будто вы продаёте одну и ту же вещь дважды. «Начислять проценты на сумму займа несправедливо, потому что в это случается продаётся то, чего не существует; и это определённо создаёт неравенство, что противоречит принципам правосудия», - писал Аквинский.
Идеи схоластов и многих других религиозных лидеров не вызывали всеобщего восхищения. Пока одни отказывались строго следовать законам Библии, другие призывали к антисемитизму, чтобы ещё больше осудить ростовщичество. Однако эти разногласия выливались во взвешенную и аргументированную дискуссию, проходившую в высших академических и религиозных кругах: об этике, задолженностях, инфляции, монополии и пр.
Где же всё это сегодня?
Схоласты так никогда и не разрешили своих споров. Вместо них вопросами финансов и этики со временем занялись другие органы. Только в XX веке, в эпоху неоклассической экономики, это превратилось в научное исследование о личной выгоде и стимулах – область знаний, в которой экономисты судят субъектов рынка не более, чем биологи рассуждают о «морали» пчёл, а инженеры – об «этике» акведуков.
Разумеется, люди сегодня часто говорят об этических проблемах в сфере финансов. Мы дискутируем о том, заслуживают ли банкиры хороших бонусов; о том, несёт ли моральные риски «спасение» банков; и осуждаем банкиров, которые продают заведомо проигрышные финансовые инструменты. Но так как многие методы экономики сами по себе аморальны и выстроены на предположении, что каждый действует в своих собственных интересах, ожидать справедливости от финансов – всё равно, что ожидать справедливости от войны. Мы стали забывать то, что когда-то поняли схоласты: финансирование и заёмные средства – вопросы морального характера, от начала до конца.
Так что бы сказали схоласты о современной финансовой системе? Восхищались бы они тем, как эффективно семья может использовать свои накопления? Или осуждали бы то, что развивающиеся страны платят за кредиты больше богатых? Удивлялись бы международному охвату наших банков? Или возмущались бы из-за того, что бедные люди вынуждены платить за элементарные услуги, как, например, проверка счетов, в то время как богатые пользуются ими бесплатно?
Не таким уж странным для банка было бы нанять теолога вроде Миллера; что действительно странно, так это то, что мы находим это странным. Это всё наши разговоры о неограниченных свободных рынках и аномальной стоимости акций. Когда Миллер беседует с банкирами и управляющими, они часто говорят, что чувствуют, будто тому, чему их учат в церкви или синагоге, нет места в их работе.
Но ни власти светских, ни власти религиозных государств не дают банкирам реальных рекомендаций, чтобы привести их деятельность в соответствие с какими-то этическими традициями. По словам Миллера, в семинариях и богословских школах катастрофически мало внимания уделяют вопросам экономики и рыночных отношений.
«Представители церкви первыми готовы забросать камнями какую-нибудь корпорацию за сверхприбыль, но конструктивной работы при этом не ведётся». Общество критикует банкиров за моральный ущерб, но те в свою очередь тоже страдают от наших суждений.
У каждого, заинтересованного в том, чтобы изменить этические нормы в мире финансов, есть фундамент, который закладывали тысячелетиями. «Аристотель, Кант, Бентам – неужели это просто мертвецы, которым нечего предложить? – задаётся вопросом Миллер. – Или они всё же что-то придумали? Конечно, они бы вряд ли узнали нашу экономику. Но вопросы, которые они поднимали, всё так же актуальны». |
Главная 
