12:10

Российская империя и США: как две страны осваивали новые территории

Заселение Запада США и Азиатской России (под этим понимали Сибирь, Степной край и Среднюю Азию) — одновременные, схожие по сути дела и легко сопоставимые процессы. Результаты в двух странах получились разные. Если описать их коротко, то освоение Запада превратило США в другую страну, с другой географией и экономикой, привлекательную для миллионов иммигрантов, а вот для Российской Империи Сибирь так и осталась малозначительным побочным проектом. В 1900–х годах Западные штаты (в узком определении) США прирастали в среднем на 280 тыс. человек в год (при 90 млн. населения в 1910 году), а все слабозаселенные штаты (менее 8 человек на км2) — на 540 тыс.человек в год, Азиатская Россия — на 270 тыс. (при 153 млн. населения в 1910 году). В США заселение слаборазвитых территорий поглощало 34% прироста населения, в России — 13%. Между тем, именно у России, страдавшей от аграрного перенаселения, потребность в освоении новых территорий была, казалось бы, значительно выше.

Почему так получилось? На мой взгляд, самое лучшее объяснение тут может быть дано в рамках институциональной экономической теории. Заселение новых земель — типичный пример соревнования двух систем: естественного государства (России) и государства порядков открытого доступа (США). Что значат эти термины? Это как раз и будет видно из последующих примеров. Для начала мы разберем, как в двух странах раздавали землю переселенцам.

Запад США (с 1860–х), а затем и Канада, заселялись по гомстедной (homestead) системе. Казенные землемеры до начала заселения размечали территорию на одинаковые квадраты. Каждый желающий поселиться в данной местности выбирал любой незанятый участок, подавал заявку, оплачивал символический взнос (5 долларов), и, без всякого дополнительного разрешения властей, селился на участке. Если поселенец в течение 5 лет удовлетворял квалифицирующим условиям, зависящим от штата (как правило, надо было жить на участке и вести какое–либо хозяйство на части площади), то он мог требовать от властей бесплатно выдать ему свидетельство о собственности. Кое в каких штатах существовали ограничения по дальнейшему отчуждению гомстедов, но в большинстве случаев эти участки становились полной частной собственностью.

Гомстед был, по российским меркам, очень большим, в 60 десятин (65 га), с 1909 года желающим стали выдавать двойные участки, добавочный участок полагался также и тому, кто был согласен вырастить на нем лес. В 1900–х, когда гомстедное движение было на историческом пике, поселенцем выдавалось по 80 тыс. участков в год. При крупнейшей из земельных раздач в США — Cherokee Strip Land Run 1893 года — поселенцам было единовременно предоставлено 40 тыс. стандартных участков, выкупленных у индейцев в штате Оклахома.

Интересным было то, что система принципиально работала неуравнительно — участки нарезались просто квадратной сеткой, все были одинаковыми по площади, а это означало, что на какой–то участок попадали лучшие земли, а на какой–то худшие. Но, с точки зрения властей, плюсы от быстрых и дешевых землеустроительных работ перевешивали минусы. В конце концов, раздавали–то участки по честному — кто пришел первый, тот и может выбрать себе лучший участок. Когда в каждой отдельной местности свободными оставались только малопривлекательные участки, раздачу гомстедов закрывали, и эти участки раздавали даром (или продавали за копейки) соседям.

Еще один источником прав на землю были земельные гранты железным дорогам, бесплатно получавшим от государства половину 20–мильной полосы вдоль пути. Участки железных дорог в этой полосе перемежались с гомстедами как черные и белые клетки на шахматной доске — а это значило, что дорога должна была либо ждать, пока разберут все гомстеды, и уж потом продавать свою землю по нормальной цене (а деньги–то были нужны ей немедленно), либо продавать землю на условиях лучше гомстеда — то есть за копейки.

Совершенно не так выглядело заселение Сибири и Средней Азии. Россия не была такой страной, где каждый мог свободно отправляться и селиться, где ему угодно — но одновременно не была и страной, где государство следит за каждым и предписывает, как ему жить и что ему делать. Как результат, переселенцы разделялись на законных и самовольных, так как государство не имело духу разрешить переселение всем желающим и не имело силы запретить переселение тем, кто не получил разрешения. Права и обстоятельства этих двух групп были разными.

Легальные переселенцы предварительно высылали в Сибирь представителей (ходоков), которые зачисляли на счет желающих переселиться односельчан подготовленные властями земельные участки. К следующему году переселенцы получали от местных властей разрешение на переселение, продавали землю на родине (крестьянскую землю можно было продать только односельчанам, что роняло ее цену) и отправлялись в путь. В Сибири власти устраивали из них в обязательном порядке точно такую же общину–коллективного владельца земли, которую они представляли собой на родине. Но если в Европейской России сельское общество было хотя бы владело надельной землей, то в Сибири казенная земля передавалась ему в бесплатное пользование. Эта юридическая конструкция позволяла нарезать крупный участок, посадить на него небольшое количество начальных поселенцев, а затем принудительно утрамбовывать общину, подселяя к ней новых переселенцев, пока размер надела не уменьшиться до минимальной нормы — и эту норму государство позволяло себе с годами уменьшать. Понятно, что общине при этом приходилось рано или поздно как–то заново переделять землю между своими членами, сгоняя крестьян с ранее обрабатываемых участков в пользу новичков.

Сложнее было положение нелегалов (а нелегалами были около половины переселенцев), основная масса которых появилась во время запрета на переселение, введенного на время строительства Сибирской железной дороги (чтобы переселенцы не болтались под ногами). Они отправлялись в путь без разрешения, а селились где придется, иногда их пускали к себе крестьяне старожилы, а иногда они просто занимали пустые казенные земли. Казна никогда не сгоняла крестьян–нелегалов, сумевших завести хозяйство; худшее, что их ждало — обложение земельным налогом на общих основаниях и принудительная организация из них нового сельского общества. Но при этом вопрос землеустроения обычно просто зависал в воздухе, какой именно землей, в каких границах и в каком статусе владеют эти люди, никто просто не знал.

Ко всему этому надо добавить, что и легальные общины не очень–то смотрели на формальную сторону дела, часто фактически занимали землю, им не отведенную, при этом забрасывали отведенную и т.п. Как результат, все земельные отношения в Сибири были бесконечно запутаны. Всякий переселенец верил, что его не выгонят с занятой земли вовсе, но никто не был уверен, что его участок не попадет в общинный передел, что его можно будет продать, что можно будет докупить соседний участок и т.п. Количество земель, на которые существовало полное право собственности, и которые можно было продавать легально и с государственной регистрацией, в Сибири было крайне небольшим (это были, преимущественно, офицерские участки казачьих войск), а цена на них — весьма высокой.

Столыпинская земельная реформа в Сибири не проводилась, так как правительство не чувствовало себя способным распутать старый клубок неурегулированных земельных прав. Только после 1910 года переселенческие власти начали давать небольшую часть новых участков не крестьянам–общинникам, а крестьянам–собственникам, в компактной нарезке.

Когда–то, в 1870–х, переселенцы получали 60 десятин на семью, ровно столько же, сколько и американские гомстедеры. Но потом норма стала сокращаться, и в 1900–х стандартом было уже 30 десятин. Кстати, сокращение стало возможным потому, что слабомеханизированное хозяйство русского крестьянина не управлялось с 60 десятинами силами одних только членов нормальной семьи, и даже 30 десятин использовались обычно довольно слабо.

Как легко заметить, американская гомстедная система является ярким выражением порядка открытого доступа — государство полагает, что всякий гражданин по умолчанию является самостоятельным, ответственным и способным к полезному труду, приводящему его к процветанию. Пусть для кого–то это окажется не так, но, во всяком случае, каждый имеет право попробовать на равных с другими основаниях.

Российская система, в противоположность американской, типична для естественного государства. Она мозаична и неоднозначна. С одной стороны, нет речи о том, чтобы в полной мере развернуть порядки экстрактивной экономики — то есть поработить всех и заставить работать по приказу и плану, под бичом надсмотрщика (именно так была устроена экономика старого Юга США). В старой России всякий кормит себя сам, не надеется на пенсии и пособия, не ждет от начальства указаний, репу ему сажать на огороде или огурцы, и в какой день. Но и отпустить людей жить так, как им угодно, тоже страшновато. Как бы чего не вышло. Мы разрешим всякому ехать в Сибирь — а вдруг уедут должники, как их потом найти. Мы дадим землю в собственность — а вдруг ее скупят у глупых крестьян страшные спекулянты. Дадим каждому столько земли, сколько он просит — нет, нельзя, они же как дети, заберут слишком много, а потом не справятся.

Весьма характерно то, что российский власти называли нелегальных переселенцев самовольными. Если в рамках этой бюрократической логики мы посмотрим на США, то там всё население поголовно было самовольным.