16:00

Общество должно доверять власти, власть должна отвечать чаяниям общества

Конституция - это формализованный общественный договор о принципах государственного и общественного устройства, базой которого должен быть реальный общественный договор между основными социальными слоями и группами нашего общества. Однако проблема в том, что в условиях расколотого общества у нас нет той основы, на которой только и возможен реальный общественный договор, формирующий то, что называют "фактической Конституцией". Такой основой является надлежащий уровень общественного согласия, которого всем нам сейчас так явно не хватает. Эту проблему можно обсуждать в разных аспектах. Но я хотел бы остановиться на том, что мне представляется самым главным, - на проблеме общественного доверия: доверия между людьми, между социальными группами, между обществом и властью.

Особенно важно то доверие общества к власти, на котором базируется легитимность власти, и то доверие власти по отношению к обществу, на котором только и может основываться эффективная государственная политика. Ведь очевидно, что доверие может быть только взаимным.

Отчуждение, т.е. взаимное недоверие между властью и обществом, - это исконная российская проблема, которую невозможно решить за пару десятилетий. И тем не менее в этой области можно было бы сделать больше. А сейчас, когда экономическая ситуация в стране, судя по всему, усложняется, нужно постараться сделать максимум возможного в кратчайшие сроки.

Я хотел бы остановиться на той роли, которую могут сыграть здесь институты законодательной и судебной власти, а также те, кого мы называем элитой и лидерами общественного мнения.

Главное, что касается законодательной власти, - эта власть является не только законодательной, но и представительной. Она должна представлять и адекватно выражать интересы всех социальных слоев и групп нашего общества. Она должна слышать социальные запросы и доверять им. Не навязывать обществу то или иное решение социальных проблем, а, относясь с уважением и доверием к различным, зачастую противоборствующим социальным интересам, искать способы и формы достижения согласия между ними. Только на этой основе - на основе равносправедливого учета всех социальных интересов в рамках принимаемого Федеральным Собранием законодательного решения - можно добиться ответного доверия к законодательной власти со стороны общества. И только на такой основе возможна выработка правовых законов.

Если законодатель действует таким образом, то это существенно облегчает работу судебной системы. Потому что правовое качество закона - это во многом залог правосудного решения конкретного спора о праве.

Нет необходимости говорить, сколь велика роль суда и правосудия в формировании доверия со стороны общества к власти. В последние десятилетия во всем мире место судебной власти в современном обществе значительно меняется, выходя за рамки традиционного восприятия ее как одной из ветвей государственной власти, основной функцией которой является урегулирование конфликтов между частными лицами (своего рода публичная услуга, оказываемая государством). Судебная власть в современных условиях становится гарантом реализации общественного договора, гарантией макросоциального спокойствия, конституционной стабильности. Это возлагает на всех нас очень высокую ответственность.

Понимая меру этой ответственности, российская судебная система в последние годы сделала целый ряд важных шагов по обеспечению открытости для социального контроля за правосудием, обеспечивающих реализацию принципа публичности правосудия.

Конституционный суд неоднократно высказывался о недопустимости вмешательства в осуществление правосудия и особенно о недопустимости применения каких-либо санкций к судьям за содержание вынесенных ими решений, за высказанное ими в ходе осуществления правосудия мнения. Такие же подходы применяются сегодня во всех цивилизованных правовых системах. Вместе с тем недопустимость воздействия на судей с помощью административных методов, несовместимых с принципом судейской независимости, не означает невозможности общественной реакции на деятельность судебной системы в виде обсуждения, анализа и оценки как решений по отдельным делам, так и целых направлений судебной деятельности. Иное означало бы полное устранение судебной власти из диалога с обществом, делегировавшим ей ее полномочия, закрытость судебной власти, возвращение средневекового принципа управления "король не может ошибаться".

Применительно к судебной власти проблема общественного доверия усугубляется тем обстоятельством, что в отличие от законодательного решения, которое по определению должно быть ориентировано на компромисс интересов, решение, которое принимает суд, всегда бывает в пользу одной из сторон в правовом споре.

Суд принимает определенное решение. Как воспримет это решение общество? Ведь если общество этого решения не примет, то функционирование судебной системы будет подорвано.

Сначала оно будет немного подорвано тем, что одно решение не будет принято обществом. Что значит не принято?

Далеко не всегда это оборачивается открытым общественным возмущением. Зачастую неприятие того или иного решения - судебного или иного - оборачивается труднофиксируемой негативной реакцией. В дальнейшем эта реакция порождает, если можно так выразиться, крохотные кристаллики негативизма. Они могут со временем раствориться. Или сохраниться в социальной ткани. Но если находятся достаточно влиятельные и хорошо организованные силы, стремящиеся использовать этот негативизм в своих целях, то крохотные кристаллики негативизма могут превращаться в мощные точки роста этого самого негативизма. Который вдобавок, по мере возрастания, будет менять свое качество. Как все мы понимаем, далеко не в лучшую сторону.

Так обстоит дело даже в случае, если общество не примет, то есть внутренне отторгнет, отдельное решение - повторяю, судебное или любое другое. Порой мы не оцениваем значимости этого самого внутреннего отторжения. Людям, ориентированным только на прагматику и политические действия, нередко свойственно пренебрегать всем, что касается системы внутренних общественных реакций на что бы то ни было. "Подумаешь! - говорят они. - Какая-то там внутренняя реакция! На улицу не выходят миллионы протестующих. Политические забастовки не парализуют страну. Вооруженные отряды не посягают на власть. А все остальное не имеет значения".

Мне такая позиция представляется более чем близорукой. Ведь мы все знаем, с чего начиналось все то, что привело к трагедии в феврале 1917 года. Все начиналось с мелочей. Солдаты, входя в церковь, переставали креститься, не тушили цигарки и так далее. Падал авторитет офицеров, накапливался тот самый негативизм, который поначалу чреват только внутренним отторжением.

А потом это внутреннее отторжение превратилось в крах всех институтов, всех систем социальной жизни. То есть в крах государства, которое, как и любой другой организм, остро нуждается в правильном кровоснабжении. При этом кровью, снабжающей государственные органы подлинной функциональностью, является прежде всего это самое общественное доверие, иногда называемое легитимностью.

Я начал с рассмотрения того, к чему приводит внутреннее социальное отторжение в случае, когда отторгается одно решение - к примеру, судебное. А ведь, как говорят в таких случаях, капля точит камень. Через какое-то время возникнет еще одно решение суда, отторгаемое частью общества, и в нем вновь возникнут крохотные кристаллики негативизма. И опять те, чьим интересам не отвечает принятое решение, начнут превращать эти кристаллики в точки роста негативизма, дискредитируя принятое решение всеми им доступными способами.

Поддержит ли общество эту дискредитацию? Вот ключевой вопрос, от которого зависит судьба тех или иных институтов. А также государства - как суперинститута, эти институты объединяющего.

И тут всегда важен первый прецедент внутреннего общественного отторжения, коль скоро это отторжение не удалось погасить. А не удается его погасить по двум причинам.

Первая - леность, пренебрежение к тому, что связано с каким-то там "внутренним отторжением".

Вторая - несправедливость, корыстность, действительная предвзятость решения, на которую закрыли глаза.

Коль скоро возобладает даже одна из этих двух причин (а они иногда, как мы знаем, соседствуют), то прецедент решения, отторгаемого обществом, способен сыграть сокрушительную роль. Потому что те, кто начнет превращать кристаллики негативизма в точки роста отрицания всего и вся, скажут: "Помните? Однажды судом уже было принято решение, которое общество не поддержало. Значит, суд небезупречен. А если он небезупречен, то у нас есть все основания не поддержать и это решение суда, потому что…" И далее организаторы дискредитации найдут сто причин, по которым это решение поддерживать не надо.

Будет сказано, например, что это решение было кем-то проплачено. Что судья элементарнейшим образом взял взятку. Нет доказательств? А разве в таких вопросах доказательства имеют решающее значение? Распространяемая сплетня вполне может подорвать доверие. И поскольку любое решение суда кому-то невыгодно, то часть общества с радостью будет внимать всему тому, что подрывает доверие к суду, принявшему решение, невыгодное для этой части общества.

А еще может быть сказано, что это решение было не проплачено, а продавлено. Мол, начальство позвонило судье, и он после этого звонка взял под козырек. Нет доказательств? Повторяю, в таких случаях не они играют основную роль. Основную роль играют интересы. Прежде всего, интересы тех групп, которые не удовлетворены решением суда.

Решатся ли эти группы на то, чтобы объявить судье, принявшему такое решение, полноценную войну, используя так называемые средства грязного пиара? Если они на это решатся, то все будет зависеть от того, какими возможностями они располагают в сфере масс-медиа и так называемых пиар-технологий. Каковы их позиции в элите? Каков их авторитет в обществе? И так далее.

Повторю еще раз, что в решающей степени все будет зависеть именно от этого, а не от того, виновен ли судья в действительности.

Казалось бы, описанный мною процесс давно должен был взорвать все институты и системы, существующие в мире. Почему же институты работают, системы в течение длительного периода обеспечивают социальную устойчивость и развитие? Потому что в обществах, обладающих иммунитетом против необоснованного негативизма, безотказно срабатывает специфическая осторожность. Те, кто могут воздействовать на первичные кристаллики негативизма, превращая его в бурные точки роста оного, понимают: "Сегодня ты, а завтра я".

Сегодня оппозиция наращивает недоверие к власти. Завтра власть ответит тем же самым и начнет наращивать недоверие к оппозиции.

Сегодня бизнес-сообщество начнет наращивать недоверие к судебным решениям. Завтра юридическая корпорация, возмутившись действиями бизнес-сообщества, начнет наращивать недоверие общества к бизнесменам, что, как мы понимаем, сделать более чем легко.

А послезавтра общество скажет, подобно шекспировскому герою: "Чума на оба ваши дома!" И перестанет доверять всем сразу. А когда доверие потеряют все "дома", в которых поселилась чума социального негативизма, то рухнет государство. То есть весь "город", в который входят "дома" той или иной институциональности и социальной регулятивности.

Ответственность людей, обладающих широкими возможностями влияния, - вот что позволяет жить государствам и социальным институтам. Я не люблю слово "элита", но именно такие люди с широкими возможностями влияния именуются элитой - например, Гаэтано Моска и его последователи. Были и есть, конечно, другие специалисты, вкладывавшие в слово "элита" представления об избранности, неприкасаемости и т.п. Но я предлагаю вывести подобные теории за рамки данного обсуждения.

Итак, есть люди, располагающие определенными возможностями влияния, - например, являющиеся хозяевами газет, телеканалов… Или лидерами общественного мнения… Эти люди понимают, что государство - их общее достояние. Понимают они и то, что без здорового общества не будет государства. И потому забота об обществе, состоящем не только из тех, кто обладает этими самыми возможностями, категорически необходима.

Такая забота называется служением. Люди, обладающие возможностями, должны быть наделены еще и духом служения - государству, народу. А также здравым смыслом, который говорит им о том, что нельзя рубить сук, на котором сидишь. Нельзя дискредитировать институты, которые тебе же нужны. Потому что завтра эти дискредитированные институты перестанут работать. А послезавтра ты окажешься в среде, лишенной всяческой институциональности, и будешь растерзан возмущенными толпами. При том, что эти толпы породили твое желание подрывать доверие к тому, что тебе не нравится. К тому или иному институту, государству в целом и так далее.

Великий английский ученый Томас Гоббс говорил об опасности войны всех против всех. Но даже говоря об этой войне, он не имел в виду той особо опасной разновидности войн, которую ведут люди, подрывающие доверие ко всему и вся и не понимающие, чем это для них обернется завтра.

Кстати, у нас это непонимание имеет ясную природу. К сожалению, в нашем обществе людьми, обладающими возможностями влияния, зачастую являются эгоцентрики, наделенные блестящими способностями к ситуационному реагированию, но начисто лишенные всего того, что должно дополнять этот дар. А дополнять его должны такие эгоистические разумные рефлексы, как способность приподняться над своими сиюминутными интересами, способность заглянуть вперед и так далее. А также альтруизм, порождающий сострадание и солидарность. Совершенно очевидно, что без альтруизма не может быть устойчивой никакая элита, никакая институциональная среда, никакое общество.

Исследования ученых показывают, что наша элита (вновь подчеркну, что элиту я понимаю как людей, обладающих возможностями влияния, по Моска) обладает и интеллектом, и волей, и мощнейшими хватательными рефлексами. Но что с солидарностью и состраданием дело обстоит плохо. Ученые, которые получают неопровержимые данные, говорящие о подобном состоянии дел в нашей элите, бьют тревогу. Они говорят, что без исправления этой ситуации долговременная стабильность невозможна.

Что же касается войны всех против всех, о которой я говорил, адресуясь к Гоббсу, то этот великий ученый предупреждал: коль скоро разум, с его способностью приподняться над сиюминутностью и эгоизмом, не остановит войну всех против всех, то либо-либо.

Либо эта война уничтожит государство и общество.

Либо государство станет чрезмерно жестким. Оберегая государство от двух этих опасностей, Гоббс говорил об общественном договоре. То есть о том, что способно защитить доверие от разного рода посягательств.

Я сознательно приподымаюсь над прозой нашей судебной жизни, над прозой нашей жизни вообще. Это не имеет отношения к романтическому уходу от действительности. Это то, без чего, мне кажется, не могут быть решены никакие конкретные вопросы.

Мы должны поставить во главу угла вопрос об общественном доверии. Об источниках этого доверия. О механизмах его защиты. То есть суметь придать всей нашей текущей проблематике одновременно и правовое, и философское, и даже психологическое звучание.

Почему вообще общество должно доверять кому бы то ни было, в том числе судье?

Говорят, что тут многое зависит от того, как организована судебная процедура. Что суду присяжных доверяют больше, чем суду, назначаемому всесильной административной системой. Но согласитесь, что в каких-то условиях недоверие может быть распространено и на присяжных. Почему их нельзя купить или запугать?

И что такое вообще доверие? Какую роль оно играет в человеческой жизни? Возможно ли такое общество, в котором роль доверия будет сведена к нулю? И можно ли назвать такое общество в полном смысле этого слова человеческим?

Политики и юристы сталкивались с данной проблематикой в той или иной степени. И понимают, что доверие в человеческом обществе обеспечивается формальными и неформальными механизмами.

Неформальные механизмы обеспечивают взаимоотношения между людьми на основе того самого альтруизма, который я уже рассмотрел выше. При этом под альтруизмом я понимаю все то, что запрограммировал в человеке инстинкт выживания различного рода сообществ. Например, своего рода или племени - если речь идет о патриархальном человечестве. Своего народа. Своей семьи, наконец.

Все, что с этим сопряжено, человек включает почти автоматически. То есть помимо разума. Он не обосновывает причин, по которым бросается под машину, выталкивая из-под нее ребенка. Более того, разумные обоснования причин, по которым он должен кинуться под машину, спасая ребенка, не побудят его кинуться под машину.

Все мы понимаем, что альтруизм гораздо больше развит в обществах, которые именуются традиционными, или доиндустриальными. Я вовсе не хочу сказать, что неформальные механизмы, которые обеспечивают в этих обществах взаимоотношения между людьми, целиком являются альтруистичными. Альтруистичной, да и то в особом, оговоренном мною выше смысле, является только сокровенная сердцевина той регулятивности, которая делает устойчивыми традиционные доиндустриальные общества. Пока эта альтруистическая сердцевина не повреждена, традиционное общество сохраняет эффективную регулятивность. И может гармонически сочетать альтруизм и эгоизм во всех их модификациях, обеспечивая в обществе доверие.

Но когда индустриализм (то есть та самая модернизация, которую мы постоянно обсуждаем) атакует традиционализм, то разрушается именно эта сокровенная сердцевина регулятивности. И что тогда? Все, кто занимался этим разрушением, понимали, что взамен нужно нарастить особую разумную эгоистичность.

Что же это за эгоистичность? Это эгоистичность, позволяющая членам эффективных индустриальных обществ, воздвигаемых на руинах традиционализма, действовать определенным образом. Каким же именно образом?

Во-первых, с оглядкой на общие интересы. Ведь я тоже не выживу, если погибнут другие.

Во-вторых, с оглядкой на то, что находится за пределами частной профессиональной сферы. Ведь рядом со мной действуют другие, помогая действовать мне. И если я подорву их функциональность, то мой профессиональный успех породит всеобщий, а значит, и мой индивидуальный крах.

В-третьих, приподнимаясь над сиюминутными интересами. Ведь сегодня жизнь не кончается. Надо сохранить эффективность надолго. А это нельзя сделать, если тебя интересует только сиюминутная выгода.

Такой способ действия требует определенного формального подкрепления. То есть конструирования, наряду с неформальными механизмами, еще и механизмов формальных. Но очень тонких и одновременно очень мощных.

Функционирование таких механизмов обеспечивается формальным юридическим правом. Именно формальное развитое право приводит те или иные действия в статус санкционированных и несанкционированных. И определяет наказание за несанкционированные действия.

Механизмы же неформальные основаны на том, что человек ведет себя определенным образом вне зависимости от того, насколько ему грозят те или иные юридические санкции.

Такие неформальные механизмы создаются и воспроизводятся культурой и традицией. И определяют те представления о должном и недолжном, благом и злом, допустимом и недопустимом и, в конечном итоге, справедливом и несправедливом, которые являются своего рода "каркасом" распространенной в обществе морали.

В религиозной среде мораль адресуется к божественным заповедям (есть такое важное и совсем не пустое понятие "страх божий"). В атеистической среде массовая мораль обычно воспроизводится без таких адресаций и назиданий, но постоянно передается через культуру. Но именно общая мораль, в любом случае, оказывается своего рода "базисом" для социализации человека с самого детства - в семье, школе, уличных группах, коллективах, объединенных дружбой или совместной деятельностью.

Неформальное доверие держится только и исключительно на указанном институте общей морали, освященной культурой и традицией и массово воспроизводящейся в ходе социализации. Здесь взаимное доверие определяется критерием убежденности в совпадении моральных норм и представлений о справедливости.

Формальные же механизмы обеспечения доверия, которые я уже описал, обсуждая то, чем именно они отличаются от неформальных, - это прежде всего система права и правоприменения. То есть комплекс законодательных органов, кодифицированных норм законов, судебной системы и системы исполнения судебных решений.

Этот комплекс механизмов, придающих эффективность современному обществу, построен очень сложно. И в нем для любого человека оказывается далеко не очевидной связь конкретной формальной нормы с его собственными моральными установками, а также с моральными установками других людей. И потому-то весьма распространенным оказывается достаточно массовое недоверие и к каждому звену системы формальных правовых институтов, и к системе этих институтов в целом.

Именно по этой причине вся мировая история создания правовых систем практически повсеместно предъявляла создаваемые формальные правовые институты - как преемственные массовой социальной морали, освященной религией, культурой и традицией. То есть как морально справедливые и потому вызывающие доверие. Так было в Древнем Риме, так было в Европе, так было в Китае, так было в США, так было в России, начиная с Киевской Руси.

Социально-государственный слом, происходящий в России после распада СССР, не мог не оказать кардинального влияния и на формальные правовые, и на неформальные традиционные механизмы доверия. И, как мы видим, особенно серьезный слом при этом претерпели неформальные институты, включая массовую мораль.

Общество в этом смысле "расщепилось" на почти независимо существующие - или даже конфликтующие - страты с очень разными представлениями о моральном и справедливом. При этом во всех социальных стратах в значительной степени утрачены и альтруизм, и разумность эгоизма. Причем особенно явно это выражено, как я уже сказал, в нашей нынешней элите. В которой социологические исследования обнаруживают сострадание и солидарность лишь в порядке исключения.

В итоге и неформальные, и формальные социальные механизмы доверия в нынешней России не только очень сильно ослаблены. Они еще в чем-то оказались достаточно глубоко рассогласованы между собой в массовом общественном сознании.

В этом смысле наш постсоветский переворот в значительной мере повторил те "революционные эксцессы" в морали и праве, которые на раннем послереволюционном этапе совершала советская власть. И за которые эта власть долго и болезненно расплачивалась как недоверием между людьми, так и недоверием к государственной и правовой системе.

Так что же нужно делать?

Я убежден, что никакая, сколь угодно тонкая и точная, настройка законодательных норм сама по себе проблему доверия не решит. Не решит даже в том случае, если система права и правоприменения избудет все свои недостатки и приблизится к идеальной. Правовые механизмы эту проблему не решат хотя бы потому, что в России традиционная мораль, с ее представлениями о справедливом, всегда играла в смысле доверия главную роль.

Потому я считаю, что для восстановления полноценного социального доверия нам необходимо одновременно решать две следующие задачи. Во-первых, восстанавливать во всем обществе ослабленные в последние десятилетия неформальные механизмы альтруизма и разумного эгоизма, то есть основы единой моральной регулятивности.

Во-вторых, точно и аккуратно выстраивать формальные правовые регулятивные механизмы в осознанном сопряжении с неформальными моральными механизмами. В том числе учитывать и обеспечивать продуманный баланс между принципами альтруизма и разумного эгоизма в нормах законодательства.

Я убежден в том, что это должно стать одним из главных приоритетов развития России. И убежден в том, что только совместные усилия государства, общества, нашей юридической корпорации, усилия системные, последовательные и настойчивые могут дать на этом направлении реальный результат. И восстановить в российском обществе его важнейшее социальное качество - доверие.