Размышления в день преставления святого апостола и евангелиста Иоанна БогословаЭто очень важное свидетельство, поскольку православных христиан нередко упрекают в том, что они, отказавшись от «евангельской простоты», перегрузили учение Христа излишней философией и пустым богословием. Нам стараются доказать, что истинность веры измеряется не правильностью понимания Откровения, а «добротою» приверженцев той или иной религиозной системы. Тем самым благовестие Спасителя сводится только лишь к нравственной системе, учению о «добрых людях», при этом забывается о словах ближайшего ученика Господа: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас… Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его лживым, и слова Его нет в нас» (1 Ин. 1: 8, 10). Это очень опасная подмена – свести учение Христа к одним лишь нравственным нормам. И главная опасность здесь в том, что в такой системе Спаситель не нужен, «добрый человек» может вполне обойтись и без Церкви, он может быть нравственным, не переступая порог храма…
«Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1 Ин. 2: 15), – предупреждает нас Друг Христов. А значит, смысл нашей любви не в том, чтобы приобрести благоволение всех окружающих, а в том, чтобы познать Промысл Божий, покориться воле Создателя. Не случайно именно в Евангелии от Иоанна мы находим важное дополнение для понимания притчи о милосердном самарянине (см.: Лк. 10: 25–37). Господь ставит в пример поступок иноплеменника, упрекая при этом в жестокосердии не кого-либо, а представителей духовного чина израильского народа. Казалось бы, это и есть повод, чтобы задаться вопросом: кто из названных в притче – милосердный самарянин или жестокие израильские священнослужители – исповедует истинную веру в Господа Вседержителя? Однако в разговоре с самарянкой Спаситель совершенно ясно говорит о ее соплеменниках: «Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев» (Ин. 4: 22).А в Евангелии от Марка мы встречаем юношу, который с раннего возраста соблюл все заповеди и даже пришел ко Христу, чтобы у Него научиться истине о Царствии Небесном. В искренности благочестивого настроя юноши и в его добродетельной жизни мы не можем сомневаться, поскольку «Иисус, взглянув на него, полюбил его» (Мк. 10: 21). Однако и это внешнее благочестие, доброта намерений не смогли дать главного плода – не привели человека к Богу, и «он, смутившись… отошел с печалью, потому что у него было большое имение» (Мк. 10: 22).
Если измерять истинность веры лишь нравственным критерием, тогда Евангелие от Иоанна окажется во многих местах наполненным пустой философией и ненужными богословскими отступлениями. А с ними мы часто сталкиваемся в благовестии любимого ученика Спасителя. Именно он передает для будущих поколений христиан глубокую беседу Господа о Хлебе жизни. «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6: 51), – говорил Спаситель мира окружавшим Его ученикам. Однако ревнители «евангельской простоты» были и в то время. И они посчитали, что лучше знают смысл Откровения, поэтому «многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать?»; и «с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин. 6: 60, 66).
В Евангелии нет ничего лишнего. И оно отнюдь не так просто, как нам пытаются представить апологеты мнимой «евангельской простоты».
В Православии действительно не всё возможно понять и логически обосновать, здесь мы не всегда встречаем людей безупречных в нравственном смысле, однако Евангелие ясно доказывает нам, что не этим определяется истинность веры. Истина не нуждается в аргументах, и ее сила и ясность не затмеваются ошибками тех, кто ее исповедует. В Евангелии нет ничего случайного и лишнего. При этом оно отнюдь не так просто и понятно, как нам пытаются представить апологеты мнимой «евангельской простоты». Евангелие читается жизнью, читается усилиями и трудом. Однако это, пожалуй, единственное, что действительно стоит затраченных усилий и в чем неоправданное упрощение смысла может стоить слишком дорого – целой вечности!
