 Хочется сказать несколько слов об авторстве одного спорного письма, которое в сборнике документов, составленных М.Е. Губониным, приписывается архиепископу Илариону (Троицкому)[1], поскольку признание владыки Илариона автором этого письма вносит в позицию священномученика чуждую ему двойственность. Письмо это написано по поводу Декларации об отношении Русской Православной Церкви к советской власти, опубликованной 16/27 июля 1927 года митрополитом Сергием (Страгородским).
Общеизвестен тот факт, что архиепископ Иларион (Троицкий) принадлежал к числу российских архиереев, признающихмитрополита Сергия (Страгородского) главой (хоть и временным) Русской Церкви, и относился к так называемому лагерю «поминающих». После публикации нашумевшей Декларации митрополита Сергия с призывом лояльности к Советской власти отношение владыки Илариона к высокопреосвященному Сергию кардинально не изменилось. Не принимая некоторые пункты Декларации, священномученик Иларион, тем не менее, не считал ее содержание достаточным поводом для отделения от заместителя Местоблюстителя Патриаршего престола.
«Никакого раскола!» – возгласил архиепископ Иларион. – Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!»
Уже в ноябре 1927 года «архиепископ Иларион сумел собрать до пятнадцати епископов в келии архимандрита Феофана, где все единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием. “Никакого раскола!” – возгласил архиепископ Иларион. – Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!”»[2]
Епископ Мануил (Лемешевский) после освобождения из лагеря по прибытии в Москву 10/23 февраля 1928 года получил предложение от митрополита Иосифа (Петровых) примкнуть к нему с обещанием немедленного возведения в сан митрополита, на что епископ Мануил дал такой ответ: «Я – представитель “соловецкого” епископата. Все мы единогласно и единодушно в количестве 17 человек под председательством архиепископа Илариона клятвой скрепили себя не отделяться от митрополита Сергия, хранить церковное единство и не присоединяться ни к какой группе раздорников. Мне поручено “соловецким” епископатом доложить о всём этом митрополиту Сергию».[3]
В письме от 8/21 июля 1928 года владыка Иларион писал: «Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения или терпения... Везде писаны пустяки, кто напротив пишет. Какую штуку выдумали. Он, мол, отступник. И как пишут, будто без ума они. Сами в яму попадают и за собой других тащат».[4] О митр. Иосифе же говорил: «У него будто злоба какая... С ним ничего не поделаешь, хоть об стенку лбом бейся, всё то же будет».[5]
О принадлежности архиепископа Илариона к группе соловецких архиереев, признававших митрополита Сергия (Страгородского), упоминает и протопресвитер Михаил Польский: «Менее яростным, но все же сергианцем был архиепископ Иларион (Троицкий), осуждавший Декларацию митрополита Сергия, но не порвавший общения с ним, как канонически правильным Первосвятителем Русской Церкви».[6]
На фоне этих данных неожиданно звучат слова письма от 22.10 (04.11) 1927 года, которое приписывается владыке Илариону. Получается, что в ноябре владыка Иларион связывает «соловецких» епископов клятвой верности митрополиту Сергию, а чуть ранее, в октябре, называет его с сотрудничающими епископами «церковными прелюбодеями», приводит слова какой-то «блаженной» о том, митрополит Сергий «хуже еретика: он поклонился антихристу, и, если не покается, участь его в геенне вместе с сатанистами», цитирует длиннейшие выдержки из толкований на Апокалипсис и 2-ое послание апостола Петра епископов Игнатия (Брянчанинова) и Феофана (Говорова).[7]
Странным выглядит и то, что после прямо-таки отчаянных переживаний, изложенных в октябрьском письме, всего через 9 месяцев владыка уже пишет, что ровно ничего не видит «в действиях митрополита Сергия и Синода его»[8].
Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения или терпения...
Кроме того, письмо написано, если может так выразиться, в мистическом тоне и в выражениях, не свойственных владыке Илариону: «То жуткое, что предощущалось 2-3 года тому назад, не придвинулось ли к нам вплотную?»[9]Выражения такого рода архиепископ Иларион использовал, но в ироническом смысле. В частности, свое впечатление от готических храмов он определял, как «религиозную жуть».[10]
В эпистолярном наследии священномученика Илариона (Троицкого) нельзя найти и такого высокопарного стиля, на который время от времени сбивается автор спорного письма: «И как было не дивиться св. Тайнозрителю, когда он узрел пред собою...».[11]
Надо также заметить, что ни в своих научных работах, ни в статьях, ни в письмах священномученика нет ни одной цитаты святителя Игнатия (Брянчанинова).
Но главное отличие – в самом подходе к оценке Декларации. Владыка Иларион отделение от заместителя Местоблюстителя считает делом «совершенно неосновательным, вздорным и крайне вредным», оценивает его как «преступление весьма тяжкое» прежде всего потому, что «каноны 13-15 Двухкр. Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление»[12]. Похожим образом он рассуждал на Соборе 1917-1918 годов о патриаршестве: «Мы не можем не восстановить патриаршества; мы должны его непременно восстановить, потому что патриаршество есть основной закон высшего управления каждой поместной Церкви»[13]. Хотя в случае с митрополитом Сергием ситуация была не столь однозначной как с вопросом о патриаршестве, но для архиепископа Илариона обе ситуации близки между собой.
Автор же письма, о котором идет речь, предлагает нечто практически противоположное: «Нельзя формально применять каноны к решению выдвигаемых церковной жизнью вопросов, вообще нельзя ограничиваться правовым отношением к делу, а необходимо иметь духовное чувство, которое указывало бы путь Христов среди множества троп, протоптанных дикими зверями в овечьей одежде. Жизнь поставила вопросы, которые правильно, церковно правильно, возможно разрешить только перешагивая через обычай, форму, правило и руководствуясь чувствами, обученными в распознании добра и зла».[14]
Мы видим, что здесь церковные каноны противопоставляются «духовному чувству». Такого рода противопоставление чуждо священномученику Илариону. Для него сами каноны духовны, и утверждение христианина в духовности может лишь способствовать верному пониманию и соблюдению канонов, а не тому, чтобы «перешагивать через правило». Церковные каноны – одна из важнейших форм Священного Предания и следование канонам, а не нарушение их, оправданное «духовным чувством», является необходимым условием жизни христианина, и в особенности – священника: «У нас многие говорят уже о “канонической субботе”, и каноны признаются тяжелым и даже ненужным игом...», – писал архимандрит Иларион в 1915 году по поводу нового издания «Книги правил» с толкованиями. – Без внимания оставлены те глубокие нравственные истины, которые в изобилии рассеяны в канонах повсюду, забыт тот общий дух Церкви, который дышит в соборных и отеческих правилах, тот православный церковный взгляд на жизнь, который в этих правилах проповедуется... А ведь I-е правило седьмого вселенского собора говорит: “Приявшим священническое достоинство свидетельствами и руководством служат начертанные правила и постановления”».[15]
Кроме того, автор письма сетует на то, что «вопреки декрету об отделении Церкви от государства, Православная Церковь вступила в тесный, живой союз» с богоборческим государством.[16] Между тем, в свое время сам архиепископ Иларион совместно с патриархом Тихоном приложил немало усилий, чтобы узаконить положение Православной Церкви именно в этом государстве.
К сказанному можно прибавить еще одну небольшую, но немаловажную для обсуждаемого вопроса деталь. Архиепископ Иларион, в отличие от автора спорного письма, никогда не вел дневник, в чем сам он признается в одном из писем своей сестре: «Меня очень заинтересовала находка, о которой ты мне сообщаешь. Ты непременно сохрани все. Ведь я в жизни никогда не вел дневников: все некогда было. А письма могут заменить дневники».[17]
Протоиерей Владислав Цыпин автором спорного письма называет епископа Илариона (Бельского)[18], который попал в Соловецкий лагерь в 1927 году и, как известно, принадлежал к числу епископов «непоминающих». Владимир Мосс приписывает это письмо архиепископу Феодору (Поздеевскому).[19] На некоторых интернет-сайтах (по большей части, раскольнических или «анти-сергианской» направленности) это письмо размещено под именем новомученика Михаила Новоселова.[20]
 Мученик Михаил НовоселовПринадлежность рассматриваемого письма мученику Михаилу Новоселову представляется наиболее вероятной. По своим особенностям спорное письмо могло бы вполне гармонично дополнить известный сборник Михаила Александровича Новоселова «Письма к друзьям», состоящий из 20 посланий.
Сходство заметно уже в самой структуре писем. Кроме обычных для писем приветствия и прощания, во многих письмах М. Новоселова, как и в спорном письме, имеется послесловие – P.S. (в письме – П.С. – Прим. авт.). Каждое последующее письмо обыкновенно начинается со ссылки на предыдущие письма, с цитаты из них или из Священного Писания. В начале 16-го письма Новоселов пишет, что в перерывах между письмами «иногда заносил в свою записную книжку или на клочке бумаги»[21]некоторые мысли. Так же и рассматриваемое «Письмо к другу» начинается со ссылок автора на мысли из своей записной книжки. Кроме того, в этом письме мы находим значительные по объему цитаты из толкований на Апокалипсис святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, а письма Михаила Новоселова как раз обильно наполнены цитатами святых отцов и авторитетных церковных писателей. Причем, святитель Игнатий не только широко цитируется в ряде писем, но выдержки из его трудов по темам составляют почти все содержание 9-го письма.
Отмеченные параллели усиливаются практически полным тождеством приветствий и прощаний в обоих случаях: «Дорогой друг мой!... Любящий Вас брат о Господе...», – в тексте данного письма. И: «Дорогие друзья мои!... Любящий вас брат о Господе», – в «Письмах к друзьям» (в большинстве случаев[22]). В конце 18-го письма (от 16 мая 1926 г.) есть жалоба на «обстановку», препятствующую его написанию: «К сожалению, настоящее письмо писалось с большими перерывами..., а главное – писалось при весьма разнообразной обстановке и таких же настроениях: естественно вытекающие отсюда недостатки его».[23] Похожее сетование, и тоже – на «обстановку», содержится и в конце письма спорного авторства: «Письмо это писал, многократно отрываясь от него, и в обстановке, препятствующей сосредоточению мысли. Поэтому не взыщи, если оно вышло отрывочным и несколько несвязным».[24]
Формальное сходство дополняется близостью содержания писем. Это, прежде всего, темы эсхатологии, конечных судеб мира, апокалиптических знамений времени, которые Михаил Александрович угадывает в современных ему событиях, в частности – в расколах. Это темы сквозные для всех писем, и, кроме того, они являются основными в письмах с 7-го по 10-е. Те же настроения мы находим и в письме от 22 октября 1927 года. Отдельного упоминания здесь же заслужили два места из Апокалипсиса, а именно – обращения к Ангелам Сардийской и Филадельфийской церквей.[25]Толкованию мест Апокалипсиса, относящихся к Сардийской и Филадельфийской церквям, Михаил Новоселов уделяет особое внимание и в 9-м и 10-м письмах.[26]
Дух Божий не отвлеченность. Он существует и проявляется; Он говорит и действует. Ищите Его добросовестно…
К этому следует добавить и близость некоторых отдельных мыслей авторов писем. В частности, Михаил Новоселов словами из письма Юрия Федоровича Самарина говорит о необходимости духовного рассуждения для того, чтобы остаться верным Церкви: «Дух Божий не отвлеченность. Он существует и проявляется; Он говорит и действует. Ищите Его добросовестно, ищите Его всегда, и вы узнаете Его между всем (что не есть Он). Если же, в утомлении, вы возмните актом внешнего подчинения удовлетворить гласу вашей совести, которая хочет, чтобы все ваше существо прониклось истиной, Дух Божий уклонится от вас, и вы очутитесь перед каким-нибудь идолом» (12-е письмо).[27]
Нетрудно обнаружить близость высказанных мыслей к идеям, изложенным в спорном письме: «Трудность настоящего времени для православного человека состоит, в том, (записано мною в тетрадь под 1/14 января 1925 г.), что теперешняя жизнь Церкви требует от него высокодуховного отношения к себе. Нельзя полагаться на официальных пастырей (епископов и иереев), нельзя формально применять каноны к решению выдвигаемых церковной жизнью вопросов, вообще нельзя ограничиваться внешне-правовым отношением к делу, а необходимо иметь духовное чувство, которое указывало бы путь Христов среди множества троп, протоптанных дикими зверями в овечьей одежде.
Жизнь поставила вопросы, которые правильно, церковно правильно, возможно разрешить, только перешагивая через обычай, форму, правило и руководствуясь чувствами, обученными в распознавании добра и зла».[28]
Для Михаила Александровича идеи такого рода не остаются отвлеченным учением, но превращаются в принцип жизни, который помогает ему преодолевать встречающиеся трудности. Например, он вспоминает, как после знакомства с очередной провокацией большевиков возникшие в уме строчки Святого Писания остановили вспыхнувшее в нем возмущение. Одновременно он услышал и «внутренний голос», запрещающий осуждать возмутителей. Историю эту Новоселов заключил следующим признанием: «Я принял и припомнившийся внезапно текст Писания, и тайный голос, как некоторое откровение, коим руковожусь с тех пор, поддерживая мир души своей в самые тяжелые минуты личной, общественной и церковной жизни» (письмо 7-е, P.S.).[29]
 Можно заметить и близость некоторых образов, используемых в том и в другом случаях, в частности – для описания современного состояния Церкви, которой угрожает опасность быть поглощенной миром, уподобленному водной стихии: «накренился и повис над бездной весь церковный корабль...» (письмо 20-е[30], в редакторской сноске к приведенной фразе поясняется, что «Новоселов имеет ввиду Декларацию о лояльности митр. Сергия и его серьезные уступки государственному безбожию». – Прим. авт.)[31]; «Может быть, скоро мы окажемся среди океана нечестия малым островком...».[32] Оба письма, из которых взяты две последние цитаты датируются концом 1927 года (22 октября и 31 декабря).
Схожесть письма от 22 октября 1927 года и «Писем к друзьям» видна также в авторской склонности к употреблению некоторых эмоционально окрашенных эпитетов и характерных несколько пафосных выражений. Например, автор письма использует эпитет «жуткое»: «То жуткое, что предощущалось душою 2-3 года тому назад, не придвинулось ли к нам вплотную?».[33] К этому и похожим эпитетам достаточно часто прибегает в своих «Письмах к друзьям» Михаил Новоселов. «Жуткое опасение»[34] (письмо 8-е), «грозное нашествие»[35] (письмо 9-е) и подобные выражения являются гармоничной и неотъемлемой частью «Писем».
После знакомства с очередной провокацией большевиков возникшие в уме строчки Святого Писания остановили вспыхнувшее в нем возмущение.
К еще более употребительным в «Письмах» относятся славянизмы «тайнозритель» и «дивиться». Здесь упоминается «великий тайнозритель ап. Иоанн»[36] (в другом месте – «новозаветный тайнозритель Иоанн Богослов»[37], письмо 10-е), повествуется «о великом тайнозрителе, св. Григории»[38] (письмо 12-е), вспоминается «нашествие, неоднократно и уверенно предсказанное тайнозрителем Игнатием»[39] (письмо 8-е), говорится про «великого тайнозрителя св. Германа...»[40] (письмо 2-е).
Не многим реже встречаются в «Письмах» формы глагола «дивиться»: «Не будем дивиться всеобщему оскудению веры и любви»; «Итак, не будем дивиться всему вышесказанному»[41] (письмо 10-е); «И нельзя не дивиться духовной чуткости»[42](письмо 9-е); «Как не подивиться чудному водительству Его»[43] (письмо 17-е).
В спорном письме эти два термина соединены в одном предложении: «И как было не дивиться Св. Тайнозрителю, когда он узрел перед собою...».[44]
Предложенный анализ позволяет сделать вывод, что рассматриваемое письмо от 22.10 (04.11) 1927 года не принадлежит священномученику Илариону (Троицкому). По стилю, структуре, основным идеям и темам, по характерным терминам, выражениям и употребляемым образам следует признать это письмо принадлежащим перу мученика Михаила Новоселова.
Андрей Горбачев
|
Главная 
