Сокамерник Буданова рассказал "МК”, почему полковник убил Эльзу Кунгаеву
—
Мне необходимо с вами встретиться, — в телефонной трубке раздался
мужской голос. — Полковник Буданов был для меня близким человек. И я
знаю, почему он убил Кунгаеву.
— Убил и изнасиловал, вы хотели сказать? — поправила я.
— Насилия не было... Впрочем, приезжайте в Ростов, обо всем поговорим...
Мелькнула
мысль — очередной знакомый Буданова, который пытается выгородить
полковника. Но внутренняя интуиция подсказывала — этот человек может
знать действительно много.
В аэропорту Ростова-на-Дону меня встретил приятный мужчина на шикарном "Мерседесе”.
—
Меня зовут Олег Марголин, бывший миллионер, бизнесмен, сокамерник
Буданова, — представился собеседник. — Я не собираюсь делать никаких
выводов, просто хочу рассказать вам историю, которую я не успел донести
до детей Дмитрича. А он так просил...
На интервью у нас было отведено три часа. Олег положил перед собой часы и начал:
— 10 июня я потерял настоящего друга, каких встретишь редко...
|
Место гибели опального полковника. |
|
|
фото: Кирилл Искольдский |
|
Двенадцать
лет назад ростовчанина Олега Марголина судили за мошенничество в особо
крупных размерах. Впрочем, в конце 90-х годов чуть ли не каждый второй
предприниматель попадал под эту статью. За решеткой оказывались далеко
не все.
Дело Олега Марголина поместилось в 39 томах. Судья оглашал приговор три дня. Обвиняемому дали 8 лет. Отсидел бизнесмен 4 года.
Обиды,
воспоминания о том времени — все в прошлом. В память Олега надолго
врезался лишь один эпизод тюремной жизни — встреча с опальным
полковником Юрием Будановым.
—
Мое дело было на контроле Генпрокуратуры, — начал беседу Марголин. — В
Ростов меня перевели из Бутырской тюрьмы в мае 2000 года. У
администрации следственного изолятора сразу возникла дилемма — с кем
меня посадить, чтобы обошлось без последствий. "Не знаем, что с тобой
делать, — пожимали плечами сотрудники изолятора. — Из Москвы поступило
указание — оберегать тебя, не дай бог, что случится. Прямо второй
Буданов...”. И тут их будто осенило: "Слушай, зачем мы будем тебе
отдельную камеру искать? Пойдешь к Буданову? У него коммерческая хата с
привилегиями, даже телевизор есть”. Я махнул рукой: "Ну, раз телевизор
есть, тогда сомнений быть не может — с Будановым, так с Будановым”.
— Вы хорошо помните первую встречу с экс-полковником?
—
Был поздний вечер, часов 11, когда меня завели в огромную камеру.
Помимо Буданова там еще находился молодой десантник — по чеченским делам
сидел. Я поздоровался. Вещи кинул в уголок. В центре стоял стол — на
тюремном жаргоне его называли "дубок”. Присел на краешек кушетки к
столу, ждал, когда сидельцы укажут мне мою койку. "Юноша, а ты что сел
за стол? Мы стол не накрывали еще”, — съязвил Буданов. Я усмехнулся:
"Негостеприимно как-то встречаете”. Полковник поднялся с кровати: "Я —
Буданов! Слышал про такого?”. "Телевизор смотрел, прессу пролистывал”, —
не растерялся я. "Так ты из такого места приехал, где телевизоры есть?
Здесь ведь только у меня такая роскошь, — хвастанул Дмитрич и протянул
руку. — Буданов — убийца, насильник, полковник. Похож?”. — "Время
покажет, разберемся...”. В тот день мы проговорили с ним до 4 утра.
|
|
|
|
фото: ИТАР-ТАСС
|
|
"Норма полковника — 330 граммов”
— Судя по всему, вы сидели в какой-то особенной камере?
—
В СИЗО было два корпуса — старый и новый. Наша с Будановым, негласно
называемая "коммерческая”, камера находилась в новом корпусе, рядом с
больницей и женским отделением. Сидели мы по-барски: еда, выпивка — все
было. К нам даже приходили советоваться из администрации СИЗО — просили
нашего согласия на подселение нового человека. Так с нами оказался
молодой гаишник, который попался на взятке. Буданов тогда
поинтересовался у меня: "Ну что, Олег, возьмем на воспитание сынка?”.
— Раз алкоголь был, значит, часто выпивали?
—
Первый раз Буданов предложил мне выпить 9 мая. "А есть что?” — удивился
я. "Да все есть!” — улыбнулся полковник и что-то шепнул конвоирам.
Через несколько минут перед нами стояла бутылка водки. Буданов часто
шутил по этому поводу: "У нас с тобой свой офис, вернее, гостиница
улучшенного типа с личной охраной. Так что это не мы сидим — это они
сидят”, — кивал в сторону работников СИЗО. Хранить алкоголь в камере
было запрещено. Поэтому, если нам выдавали бутылку, нужно было
прикончить ее за день. У Буданова была строгая доза — 300—330 граммов.
Так и говорил: "Мы должны выпить по 300 грамм — не больше. Эта доза меня
расслабляет, но я не теряю контроль и полностью адекватен”. Водку мы
разливали в кружки. Чокались, поднимали тосты — за железо, за танки.
Оставшийся алкоголь — будь то 100 граммов или больше — мы отдавали
солдатику, который сидел с нами. Кстати, Буданов рассказывал, что на
войне он тоже потреблял не больше 330 граммов. Воевать на трезвую голову
в Чечне было невозможно. Правда, замечу, накануне судебных заседаний мы
не позволяли себе и грамма — на суд всегда приходили с ясной головой.
— Еду вам тоже доставляли не из общего тюремного "меню”?
—
Из тех блюд, которые предлагали в СИЗО, мы брали только хлеб. Продукты,
чай, кофе — все у нас было. Дело в том, что питанием в СИЗО занимался
прикомандированный сюда Иван Федоров. Тот самый начальник штаба, который
тоже проходил по будановскому делу, — ему дали условно, потом
амнистировали. Так Федоров почти каждый день ходил на базар, покупал нам
продукты. Также ростовские казаки носили Буданову передачки. Наша
камера была завалена сумками с огурцами, помидорами, колбасой. Не
камера, а продовольственный магазин! Жаль, холодильника не было. Съесть
все мы не могли, поэтому оставшиеся продукты раздавали. Молоко уходило
беременным женщинам, которые содержались этажом выше. Пакеты сахара
отдавали мужикам в соседние камеры. Дежурные сержанты беспрекословно
выполняли наши команды. Я когда на суды выезжал и осужденные узнавали, в
какой камере я сижу, не скрывали зависть: "Да ты с Будановым? Вот
повезло! Там еда есть”.
— Как к полковнику относилась работники СИЗО?
—
Сотрудники СИЗО обращались к нему исключительно по имени-отчеству или
Дмитрич. Опера, следаки беседовали с ним на "вы”. Сам же Буданов с
первого дня обозначил: "Я — человек военный и не собираюсь жить по
тюремным законам — администрации подчиняться не намерен”. Он не
приветствовал все эти тюремные фишки — "дороги”, записочки, связи.
Авторитетов не признавал. Даже вору в законе, который сидел под нами,
однажды сказал: "Мне на тебя положить, у меня свои законы”. Расскажу вам
такой момент. В тюрьме есть правило — когда осужденного выводят из
камеры на допрос — человек должен согнутся в три погибели, руки убрать
за спину, назвать полностью свое имя, год рождения и по какой статье
осужден. Так вот, Буданов игнорировал эти требования, и тем более
никогда не называл себя: "Осужденный Буданов”. А конвоирам заявлял: "Вы
что, меня не знаете — газеты почитайте”. Те, в свою очередь, буквально
уговаривали его: "Положено, Юрий Дмитриевич, хотя бы руки за спиной
держать, а то нам потом достанется от начальства”.
— Администрация закрывала глаза на капризы Буданова?
—
У Буданова был один враг — начальник СИЗО. Как-то он заглянул в нашу
камеру и обратился к Юрию: "Бывший полковник Буданов!”. Дмитрич не
выдержал: "Ах бывший? Я тебе дам — бывший!” — ну и вломил ему по полной
программе так, что тот летел по коридору с криками: "Все! Закрыть,
заварить эту камеру!”. Какое-то время нас держали на голодном пайке.
Потом все нормализовалось. Но Буданов так и не прогнулся.
А
какие Дмитрич акции устраивал в тюрьме! Вот только один случай. Из СИЗО
людей каждый день возили на суды. Происходило это так: в 6 утра
собирали всех в одной душной подвальной камере — в "стакане”. Потом
приезжали автозаки — и до 11 часов потихонечку развозили всех. Обратно
из суда подсудимые возвращались в 7—8 вечера. Причем никаких сухих
пайков не выдавали — хотя положено по закону. Буданов знал об этих
беспорядках. И когда к нему перед очередным заседанием обратились
журналисты, он выдал им: "Что я вам могу рассказать, если я с утра не
ел, не пил, в туалет не ходил! Что вы от меня хотите?”. На следующий
день к Буданову прибежали сотрудники администрации СИЗО: "Юрий
Дмитриевич, вот вам сухой паечек, буханочка хлеба, чаек”. Он им: "Пока
всем, кто на суды выезжает, не раздадите пайки, я тоже ничего не приму”.
И что вы думаете — начали всем давать. Со временем, конечно, все опять
на тормозах спустили, но при Буданове пайки выдавали регулярно.
|
|
|
|
Олег
Марголин: "Полковник думал, что я засланный казачок, которого
оперативники засунули в камеру выуживать информацию”. Фото: Ирина
Боброва.
|
|
"Буданов запрещал убивать мух — от каждого хлопка вздрагивал”
— Олег, вы — военный человек?
—
Я по званию капитан. Меня в Ростове до сих пор так называют — Капитан.
Отслужил в армии 12 лет. Уволился еще в 1990 году. Так что на момент
знакомства с Будановым к армии я не имел никакого отношения. Правда,
отец у меня был военный, ветеран подразделения особого риска. Как
выяснилось позже, Юрий его хорошо знал.
— Буданов интересовался вашим делом?
—
В самом начале знакомства он лишь спросил: "Ты по какой статье
проходишь?”. Узнав, что сижу за экономические преступления, облегченно
вздохнул: "Ну слава богу”. Но все равно какое-то время вел себя
настороженно. Все выпытывал: "Почему тебя именно ко мне перевели?”.
Подозревал, что я засланный казачок, которого оперативники засунули к
нему в камеру выуживать информацию. Хотя никаких лишних вопросов я ему
не задавал. Думал, если Дмитрич захочет — сам расскажет. Но он не скоро
затронул тему Кунгаевой.
— Говорят, что Буданов был грубым, резким, несдержанным человеком?
—
Мне хватило трех дней, чтобы понять, что из себя представляет Буданов. В
тюрьме человек раскрывается как нигде. Люди со стороны могли подумать,
что Буданов не просто резкий и грубый, а нервнобольной. Потому как
всегда разговаривал на повышенных тонах. Но он — военный, потому привык
кричать. С нервами у него и впрямь были нелады, психика была подорвана.
Например, когда наш сокамерник, молодой солдатик, начинал бить мух,
Буданов вздрагивал: "Я тебе умоляю, не трогай ты этих мух! Не убивай! У
меня в голове твои щелчки, как выстрелы, отдаются. Дай отдохнуть от
войны хоть здесь”.
— Он рассказывал про войну?
—
Много рассказывал про войну, про боевые действия, как его подставляли.
Рассказывал, что было какое-то мощное секретное оружие, но без команды
сверху его нельзя было использовать. Говорил так: "Мы могли закончить
эту войну за четыре месяца — не было бы ни первой, ни второй кампании.
Но нам не дали, я вынужден был подчиняться приказам руководства — не
влазить, не брать, всех выпустить. Нам приходилось "открывать коридор”, и
боевики уходили в горы. Но вот когда у меня в полку случились потери, я
плюнул на все приказы и отправился в ту деревню”...
— Вы не спрашивали Буданова, зачем он вообще пошел на вторую войну, если психика была надломлена?
—
Я задавал ему вопрос: "Ради чего ты столько сидел в Чечне — много
платили?”. Он ответил: "Деньги хорошие платили. Но на вторую войну не
хотел ехать. Тем более у меня дочь родилась, все хорошо складывалось. Но
от меня это не зависело. Сказали: надо, но не надолго. Я тогда поставил
условие: "Сделайте так, чтобы в моем полку не было потерь — я этого не
переживу”. Изначально меня даже не воевать посылали, а просто закрывать
позиции, никого не пускать. Я думал, все по другому сценарию пройдет”.
— Он переживал, когда его лишили звания?
—
Насчет звания сказал так: "Не беда, что звания лишили, время покажет,
кто тут полковник, а кто "экс”. Мне обидно, что орден Мужества забрали”.
— Ну а про Кунгаеву он что-то говорил?
—
Однажды он мне рассказывал про свою семью — про дочь, сына, супругу. И
вдруг не выдержал: "Олег, ну спроси меня про мое дело, неужели тебе
неинтересно? Всем интересно, а тебе нет?”. Я прервал беседу: "Не хочу!”.
Просто заметил — в тот момент он еще был не готов к откровениям.
— Но пока вы сидели, шел суд над Будановым. Он рассказывал, как проходили заседания?
—
После судов он возвращался взвинченный, кричал на эмоциях: "Вот
скотина, этот Кунгаев! Устроили спектакль чеченцы. Совсем одурели —
сидят в зале и водят пальцем по горлу, глядя в мою сторону”. Срывался на
своего адвоката Дулимова: "Что у меня за адвокат такой, мямля!”. Потом,
правда, успокаивался: "Да нет, нормальный адвокат, знает, что
говорит...”. Когда нам приносили в камеру газеты, он их откладывал в
сторону, не читая: "Опять про Буданова пишут”. Переключал телевизор,
когда шли сюжеты про него. Я как-то даже поинтересовался: "Ты боишься,
что я узнаю, о чем говорили на заседании? Думаешь, отношения к тебе
изменится?” — "Да я сам уже могу все рассказать”, — вздыхал Буданов. И
вскоре рассказал...
"Я найду твою дочь и убью ее”
—
Буданова должны были отправить в Институт Сербского на психиатрическое
освидетельствование. Он интересовался у меня, как там себя вести. Я ему
объяснял, что это обычная клиника, дебилы есть, но в основном нормальные
— те, кто "отрабатывает” диагноз. Но честно его предупредил: "У тебя не
получится отработать”. У меня, в свою очередь, уже заканчивался суд. Я
ждал приговора. Тогда же отдал Буданову свое одеяло, свитер, футболку.
Кстати, потом по телевизору видел, что Дмитрич в моих вещах на заседания
приходил. И вот перед отъездом в Сербского он обратился ко мне: "Олег,
если со мной что-то случится, на пути по этапу или в колонии, ты найди
моих близких. Вдруг получится так, что я больше не увижу их. Где
гарантия, что я доеду до зоны? Посмотри, какую шумиху подняли,
показательный процесс устроили. Моих сослуживцев предупредили: хотите
нормально жить, молчите. Так вот, поезжай к сестре в Харцизск, к
родителям не надо — это травма для них. Если тебе не поверят, что ты от
Буданова, назови пароль — и моя семья тебя примет. А еще обязательно
разыщи моего сына Валерку, он к тому времени уже взрослый будет...”
Затем Дмитрич черканул на бумажке адрес в Харцизске и телефон сестры.
Записку я спрятал в ладанку, где хранил икону. Тогда я еще не понимал,
зачем мне надо искать его близких...
На
следующий день он сел передо мной, мы разлили чай. Спиртное не стали
просить. И Буданов начал: "Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Просто
хочу рассказать, как все было на самом деле. А ты потом передай эту
историю моим детям. Мне важно, чтобы они мне поверили. Пойми, я
нормальный человек и всегда отдавал отчет своим действиям. Если бы в тот
день я захотел женщину, мог бы найти — не проблема. Но мне это не нужно
было. Я хотел вернуться с войны незапятнанным. Для меня все случившееся
— шок. Потому что я ее не насиловал...”
Затем
Дмитрич выдержал долгую паузу. И продолжил: "В тот день мы выпили. Ты
теперь знаешь, сколько махнул я — 330 грамм. Настроение у меня было
хреновое — никак не мог отойти от гибели моих ребят. Да еще возник
конфликт с начальником разведроты...”
— Буданов имел в виду скандальную историю, когда он со своим замом Федоровым бросили начальника разведроты в яму и избили?
—
Буданов объяснял это просто: "На войне кнут и пряник не действовали!
Только кнут! Мне приходилось быть жестким, иначе всех моих ребят давно
бы перестреляли, как цыплят. Да, я бил своих подчиненных, но многие
потом говорили мне спасибо. Первую войну я прошел с минимальными
потерями. Вторая — хуже. Но просто так никого пальцем не трогал”... А
затем он стал вспоминать события той роковой ночи: "У меня в том
селении, где жили Кунгаевы, находились свои осведомители. Семья
Кунгаевых давно была в разработке, мы постоянно следили за их домом.
Знали, что Кунгаевы хранили у себя оружие — одни люди приносили им
несколько ящиков оружия, другие забирали и уносили в горы. Я не раз
посылал туда Федорова, других своих ребят, они беседовали с Кунгаевыми:
"Не занимайтесь этими делами!”. Лично я неоднократно разговаривал с
Эльзой — мы были хорошо знакомы. Эта 18-летняя девушка уже тогда была
дерзкая — сказалось ее общение с боевиками. Я приезжал к ней, уговаривал
ее: "Эльза, прекращай этим заниматься”. Она молчала, а потом снова шла в
горы...” Неожиданно Буданов сорвался с места, достал ксерокопию с
фотографией, где была изображена Эльза в обнимку с двумя чеченцами.
Рядом — автоматы. Дмитрич показал мне и порвал карточку...
|
|
|
|
По словам Юрия Буданова, Эльза Кунгаева грозилась убить его дочь.
|
|
— Но Буданов заявлял, что Кунгаева не просто хранила оружие, а была снайпершей?
—
Информаторы сообщили Буданову, что Эльза была снайпершей. Вот что он
мне дальше рассказал: "Когда мы нагрянули в их дом, Кунгаевы, словно
мыши, разбежались. Отец первым выпрыгнул в окно. Зачем ему было
скрываться, если он не виновен? Эльза больше других общалась с боевиками
и ничего не боялась — вот и осталась в доме. Я к ней: "Одна за всех
пойдешь отвечать?”. Она нагло выпалила: "Я по-русски не понимаю”. Мы
повезли ее в часть. Солдаты встретили нас криками: "О, командир
снайпершу привез!”. До Буданова доносились слухи, что со снайпершами
наши военные расправлялись "без суда и следствия”.
— В части Буданова тоже происходило подобное?
—
Дмитрич ничего не говорил про свою часть, просто добавлял: "Это война,
там все что угодно могло быть”. Я продолжаю рассказ Буданова: "Кунгаева
села за стол. Было очень жарко — я разделся до пояса, снял броню,
пистолет выложил на тумбочку. Спрашивал у нее: "То, что ты снайперша,
мне известно! Рассказывай, где прячут оружие, кто к тебе приходил”. Она
же завела свою пластинку: "Я вас убивала и буду убивать всех подряд”. Я
понял, что беседовать с ней бесполезно. Уже махнул рукой, думал передать
ее Федорову — пусть он ее допрашивает, потом отвозит в Моздок.
Отвернулся. И вдруг слышу, как она бормочет: "Я все знаю за тебя. Знаю,
где твоя семья. Найду твою дочь и ее кишки на автомат наматаю”. Я не
сразу понял, что она шепчет, думал — послышалось. И в этот момент
Кунгаева рванула к пистолету. Я схватил ее за шею: "Что ты сказала?”. И
она снова: "Я кишки твоей дочери на автомат намотаю”. У меня сразу
фотография ребенка перед глазами — и тут Кунгаева ногами дергает, дочка —
Кунгаева... Я даже не понял, как сжал руки и переломал ей хребет. Затем
отбросил ее в сторону. Выбежал на улицу и кинул солдатам: "Забирайте
снайпершу!”. Ребята переглянулись: "Снайперша?” Я им: "Снайперша,
снайперша...” Кунгаева на тот момент еще подавала признаки жизни,
дергалась. Солдаты забрали ее. Видимо, потом издевались над ней...
Позже, когда производили эксгумацию тела, обнаружили у нее следы от
саперной лопатки. Я же даже из дома не вышел...”
— Олег, вы поверили Буданову, что не было изнасилования?
—
"Ты веришь мне?” — спросил Буданов. Я ответил: "Даже если ты был не
прав, я постараюсь донести до твоего сына, что это была война...” И мы
расстались. Мне дали срок и отправили по этапу. Но судьба распорядилась
так, что мы встретились еще раз...
"Можно я буду называть тебя — дружище?”
—
Я сменил много колоний и везде знали, что я сидел с Будановым. В марте
2002 года меня перевели на очередную зону, где местной администрации
дали указание выяснить, о чем мы общались с полковником на протяжении
полугода. Меня поместили в отдельный изолятор — где я только ночевал.
Днем же меня раздевали по пояс и выставляли на мороз. Потом начали
избивать, угрожать, что засунут в "петушатник”, если я не расскажу, о
чем говорил Дмитрич. Через несколько дней со мной беседовал сам
начальник колонии. Разговора не получилось — и вскоре от меня отстали.
— Когда вы последний раз виделись с Будановым?
—
Мой срок подходил к концу, когда я снова оказался в ростовской тюрьме, в
транзитной камере. Я знал, что там еще сидел Буданов. Обратился к
разносчикам еды: "Передай Буданову привет от Капитана!”. Проходит день —
ни ответа ни привета. Я снова к дежурному: "Передал?”. Тот замялся: "Я
ему хотел сказать, но он никого не слушает”. — "Да ты ему просто крикни:
"Капитан здесь!”. На следующий день Юру привели ко мне. Он зашел в
камеру, мы обнялись. "Сколько ты здесь будешь?” — спросил Дмитрич. "Не
больше месяца”. — "Тогда пойдем ко мне прямо сейчас. Дадим 500 рублей за
перевод...”. Его сопровождающий был в шоке: "Юрий Дмитриевич, не
получится. Ты сейчас находишься под таким прессом. Поступила команда из
Москвы — посадить вас отдельно, чтобы вы ни с кем не общались. Лучше мы
вас будем сюда приводить”. Нас отвели в какой-то отстойник, где мы
провели часа 4. Тогда Дмитрич спросил: "Ты помнишь наш разговор? Ничего
не забыл?” Я его успокоил: "Ничего не забыл, а медальончик с адресом
твоей сестры — в камере хранения”. Я предложил ему мои данные записать,
он махнул рукой: "Дорогой ты мой человек, я твой телефон даже записывать
не стану, по-любому тебя найду. У меня в Ростове знакомые авторитеты
есть, связей хватает. Ты же Капитан? Найдемся”. Но телефон свой я
все-таки продиктовал — номер легкий был, и Буданов его запомнил.
— О чем вы еще разговаривали?
—
Я инструктировал Дмитрича, как вести себя на зоне. Советовал ему не
лежать на нарах, не смотреть телевизор, а найти работу. Предложил
устроиться в спортзал. Кстати, так он и поступил, когда его отправили в
колонию Ульяновской области. Мечтали мы с ним, чем займемся на свободе.
"Вот освобожусь я, что делать будем, Капитан? — рассуждал Буданов. — Я
же могу только командовать и воевать. Научишь меня бизнесу? На жизнь-то
нам хватит?”. — "На жизнь нам, Дмитрич, всегда хватит”, — обнадеживал я.
Мы еще раз обнялись, и он сказал: "Не забудь передать детям мою
историю. Как я тебе сказал, так оно и было. Не верь никому!”. Я пообещал
выполнить его просьбу.
— Когда вы освободились?
—
5 сентября 2003 года. Думал попасть на последнее судебное заседание
Буданова, хотел поддержать его на суде. Не успел. Его уже отправили по
этапу. Меня же после освобождения вызвали в прокуратуру, предупредили,
чтобы я заканчивал заниматься бизнесом и уезжал из города. В Ростове
меня ничего не держало — пока я сидел, не стало моих родителей, денег у
меня не было, квартиры забрали. И я уехал в Смоленск. Непростые были
времена. Вернулся в Ростов только в 2009 году. И вскоре освободился
Буданов.
— Вы пытались его разыскать?
—
Когда Дмитрича освободили, я решил год его не беспокоить. Думал, пусть
человек устроится, наладит быт. А если я понадоблюсь — он меня найдет.
Через 8 месяцев по телевизору показали фильм про него. Ну, думаю, все
нормально у Буданова — и принялся его искать. Обращался в различные
инстанции в Москве — мне сказали, что связаться с ним пока тяжело: он
находится под прикрытием. Целый год я занимался его поисками. А он
параллельно искал меня. К тому времени в моей прежней квартире жили
другие люди, от которых я совершенно случайно узнал, что мне много раз
звонил "какой-то Дмитрич”. Контактов своих он не оставил, просил мой
телефон. Это был начало 2011 года. 1 июня я нашел телефон его адвоката
Дулимова. И вот-вот мне уже должны были передать телефон Буданова. Я
ждал. Отправился в командировку на пару дней, где и узнал о его гибели.
— Ваша версия — почему его убили?
—
Дмитрич мне всегда говорил: "Мне на воле житья не дадут. Чехи
заказывать меня не станут. Это будут совсем другие люди. Я ведь много
чего знаю, что происходило на той войне. Но особо прятаться не
собираюсь”. Кого он имел в виду тогда, я не знаю.
— Вы ездили на похороны Буданова?
— На похороны я не успел. Приезжал после 9 дней. Сначала отправился в
тот двор, где в него стреляли. Посидел там часик на лавочке, положил
цветы. Потом поехал на кладбище. Дмитрич ведь за те полгода, что мы
провели за решеткой, стал мне больше чем другом. И мне он как-то
признался: "У меня много хороших приятелей, знакомых, настоящих друзей —
мало. Можно я тебя буду называть — дружище?”.
Источник
|