Здесь будут размещаться Бонусы рублевые, долларовые и др. Перемещен раздел для более легкого размещения бонусов и возможности писать посетителям отзывы
Когда я стал христианином, мне хотелось, чтобы мое новое мировоззрение
разделили и мирские мудрецы. Я любил повторять вырванные из контекста
слова Борхеса «культурный человек атеистом быть не может», выискивал у
мыслителей, которые считаются безбожниками, высказывания,
свидетельствующие об их симпатии к религии. Брал с полки «Происхождение
видов» Дарвина, пролистывал рассуждения о строительном инстинкте
медоносной пчелы и после недолгих поисков с радостью натыкался на фразу:
«Я не вижу
достаточного основания, почему бы воззрения, излагаемые в этой книге,
могли задевать чье-либо религиозное чувство». Точно такие же операции я
проделывал с книгами Альберта Эйнштейна, Ивана Павлова и Стивена
Хокинга. Ссылками на великих можно было щеголять на атеистических
форумах, но главное — поддерживать уверенность в самом себе: «если
столько умных людей верит в Бога, значит, он все-таки существует…»
Если бы это была только моя проблема! Зависимостью от мнения науки
страдает и современное христианство. Нужно оговориться, что
использование мнения «внешних мудрецов» в миссионерских целях — очень
древний и освященный традицией прием. Можно вспомнить труд учителя
Церкви Климента Александрийского «Педагог», в котором автор
принципиально цитировал только языческих поэтов и философов. К этому
методу прибегал и отец Александр Мень: просвещая советских
интеллигентов, он показывал, что ученый
— это не автоматически атеист. Но речь о другом: современный христианин
использует научные данные, мнения светских ученых для «внутреннего
потребления», чтобы самому себе доказать правильность выбранного
духовного пути. Яркий пример — деятельность
миссионерско-просветительского центра «Шестоднев». Основное ее
направление — полемика с теорией эволюции, причем акцент делается на
противостоянии не науке, а христианам, которые этой теории
придерживаются. Как писал покойный священник
Даниил Сысоев (секретарь центра), «эволюционизм — это не наука, а весьма
нечестная (если не сказать лживая) идеология, несовместимая с
христианством в любой своей форме». В этой цитате видно отрицание не
столько истинности эволюционизма, сколько его научности. Отец Даниил и
авторы, участвующие в издательских проектах «Шестоднева», считали важным
для православного христианина придерживаться «правильной» научной
теории — креационизма (концепция, которая пытается согласовать
научные данные с идеей божественного творения).
Оставим за скобками вопрос, какая из этих теорий является верной:
православные эволюционисты — социальное явление того же порядка, что и
православные креационисты. Должен ли христианин придерживаться той или
иной научной теории? Если он этой теории придерживается, имеет ли он
право называться христианином вне зависимости от достоверности научных
данных? По мнению профессора кафедры кристалло-графии геологического
факультета СПбГУ диакона Сергия Кривовичёва, христианин не обязан
придерживаться той или иной
концепции: «Мы не понимаем и не поймем рациональным путем, что такое
время, что такое пространство, что такое материя и что такое жизнь, и
как это все возникло из ничего. И теорию эволюционизма, и теорию
креационизма можно вполне истолковать в положительном для христианства
смысле. Такая позиция похожа на релятивизм („все равно"), но это потому,
что обе теории сами по себе релятивны и не могут быть проверены опытом.
От ответа на вопросы „был ли Большой взрыв?" и „была ли эволюция?"
не зависит истинность веры в воскресение Господа нашего Иисуса Христа.
Научные учения пройдут, а вера останется».
Старая тема для новой войны
Нужность науки, светского образования, теоретических знаний мало кем из
христиан отрицается. Гносеомахия (противоборство познавательным усилиям
человека) в Церкви есть, но пребывает она на низовом уровне, не
выражаясь в виде внятных текстов или реплик. Даже самые маргинальные
течения — борцы с ИНН, поклонники Ивана Грозного, разработчики концепций
«мирового заговора» — в своих печатных работах и выступлениях ссылаются
на ученых (какого сорта — другой вопрос), даже иногда сами являются
учеными. Существует как раз противоположная проблема: мы хотим приручить
науку, сделать ее «христианской».
Организации вроде «Общество православных психологов», «Международная
ассоциация православных ученых» или «Собор православной интеллигенции»
за редкими исключениями носят ярко выраженный идеологический характер.
«Православный» в их названии — не просто исповедание веры, это
руководство к научному действию, принцип самой исследовательской работы.
Например, «Общество православных психологов» пишет в своем манифесте:
«Деятельность членов Общества опирается
на православное мировоззрение, на святоотеческие труды и современные
психологические теоретико-практические разработки». «Международная
ассоциация» одной из своих целей видит «научно-исследовательскую
деятельность в разрезе православной нравственности». Кажется, ничего
плохого в этом нет… Но в действительности, если истинная вера кладется в
основание научного исследования, всякое другое исследование, которое
базируется на чем-либо ином или (что чаще всего) вообще ни на чем не
базируется,
автоматически оказывается во вненаучном пространстве (вспомним слова
отца Даниила). В том и специфика эмпирической науки, что она не может
опираться на любую умозрительную идею, даже если эта идея является
православным догматом. Ученому лучше молчать о своей вере, пока его
прямо о ней не спрашивают.
Попытки задушить науку в христианских объятиях предпринимались
неоднократно. Один из первых примеров — уничтожение Юстинианом
платоновской академии в 529 году. Император, конечно, не был мракобесом,
он вошел в историю как мыслитель не менее блестящий, чем правитель.
Каждый верующий может в этом убедиться на Литургии, слыша тропарь
«Единородный Сыне и Слове Божий…», вышедший из-под царского пера. Не
стоит также забывать, что при Юстиниане был составлен свод гражданских
законов, который лег
в основу всего европейского законодательства. Нет, он искренне полагал,
что наука может быть только христианской. Но научной дискуссии не бывает
там, где «по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может». Поэтому
центр нецерковной интеллектуальной жизни сместился в Александрию,
которая уже в начале VII века была завоевана персами.
Потеря оппонента в лице внешней мудрости не самым благоприятным образом
сказалось и на самом византийском христианстве: низкий уровень научной
дискуссии стал причиной того, что в X–XI веках откровенно языческие
воззрения все равно проникли в византийскую интеллектуальную среду и
доминировали в ней вплоть до завоевания Константинополя крестоносцами в
1204 году.
Второй пример — Средневековая Европа. Западная наука выросла в
монастыре, была сословной привилегией католического священства, говорила
на языке священного текста — латыни. Однажды, однако, случилось
неизбежное: научное мышление вырвалось на волю, в тот мир, где ему не
надо было рядиться в чуждые ей одежды богословия и быть оружием в
догматических перебранках. Во многом это освобождение было иллюзорным.
Наука, сбросив с себя «легкое иго» веры Христовой, то и дело попадала в
ловушку старого
язычества и новых предрассудков… Но дело даже не в этом: Церковь
пережила расставание со своим капризным ребенком очень тяжело: долго не
хотела отпускать, наказывала, говорила: «Ты еще маленький и неспособен
на самостоятельный выбор». Этот мучительный процесс почему-то до сих пор
считают борьбой средневековой дикости и научного разума. Однако Папа
Урбан VIII, ставший инициатором процесса над Галилео Галилеем, был
знаменит не только как церковный политик, но и как меценат: его
покровительством
пользовался, скажем, известный ученый-энциклопедист Атанасиус Кирхнер. С
другой стороны, ученые Новой Европы редко выступали против христианства
как такового, скорее против политического института, имеющего право
контролировать научную деятельность. Яркий пример — Исаак Ньютон,
который в «Толковании на книгу Даниила» (Ньютон был глубоким богословом)
отождествил Папу Римского с Вавилонской блудницей именно из-за его
претензии на светскую власть. Трагичная истина в том, что: христианство
очень
долго не признавало за научным мышлением инаковости и обособленности, а
также права не быть религиозно ангажированным.
Глядя на два эти макроэпизода, сложно отделаться от вопроса: стоит ли
вновь, в третий раз пытаться приручить науку? Может быть, хорошо, что у
нас нет административного механизма для депортации современного Дамаския
(последнего главы Афинской академии) и инквизиторов, разбирающих дело
десяти академиков? Впрочем, мы имеем более страшное оружие — отсутствие
интеллектуального такта и способности держать науку на расстоянии от
храма. Существует закономерность: тот, кто пытается создать христианскую
науку, убивает
сначала науку, а потом и христианство.
«Нужна ли науке такая забота?»
Эта фраза из печально известного письма десяти академиков. Оно очень
уязвимо для критики. Например, в нем отвергается возможность религиозно
мотивированной науки и при этом со всей однозначностью указывается на
материализм как на единственно возможную для ученого мировоззренческую
позицию. Но если уж ты печешься об идеологической свободе ученого, не
навязывай ему философский догмат вместо богословского. Однако главный
посыл письма — не философский, а скорее социально-психологический. В нем
сквозит все
та же боязнь ученого лишиться собственного творческого пространства. Все
десять академиков — атеисты или агностики. Могло показаться, что
уважаемые (и даже великие) ученые просто прикрывали свое неверие и свою
нелюбовь к религиозным институтам заботой о науке. Легко было увидеть в
этом письме мнение небольшой части научного сообщества, которое в
основной массе не столь враждебно по отношению к Церкви. Если сам факт
выхода письма не давал возможности для глобальных обобщений, то реакция
на него стала отличным
материалом для социологов.
Зима 2007–2008 года (письмо десяти академиков было опубликовано 10
ноября 2007 года) прошла в бурных дискуссиях «клерикалов» и
«антиклерикалов». Дискутирующие стороны стремились взять свое не столько
аргументами, сколько количеством. На сторону Церкви сначала встали
другие академики РАН (точнее три академика и два член-корреспондента,
нобелевского лауреата, увы, не нашлось), которые в своем обращении
указывали на некомпетентность Гинзбурга и других академиков в
юридических вопросах.
После применения тяжелой артиллерии в бой пошла пехота: 225 православных
ученых написали обращение к В. В. Путину, указывая, что «клерикализация
системы образования в России — это вульгарно-атеистический миф,
идеологический жупел, эксплуатируемый воинствующими атеистами и
ненавистниками России». Но последнее слово все же осталось за
сторонниками десяти академиков. Протестуя против союза светского
образования и Церкви, 1700 человек (в основном научные сотрудники)
подписали еще одно послание к
президенту.
Эти письма дают нечто большее, чем любые анкеты-опросники. В
социологическом опросе человек участвует вне зависимости от того,
занимает ли он активную общественную позицию и насколько готов продумать
ответ на заданный вопрос. Письма к президенту подписывали люди
деятельные и думающие. Перед нами довольно объективный срез того, как
ученое сообщество относится к Церкви. Неужели эти 85% ученых атеисты? По
словам ведущего научного сотрудника Троицкого института инновационных и
термоядерных исследований, кандидата
физико-математических наук, священника Михаила Тарана, откровенно
антицерковных людей среди ученых мало: «Самый обширный слой ученых, —
это те, кто с глубокой симпатией относится к самой сути Церкви, но не
живут церковной жизнью и сильно сомневаются в том, о чем говорится с
церковных кафедр и по телевизору. Есть великие ученые, которые не
переносят никаких разговоров о религии. Есть люди, которые знают о
положительном церковном опыте своих близких, сами чрезвычайно одарены, с
уважением относятся к
священнослужителям, но в сторону Церкви не сделают ни шагу и участвовать
в церковной жизни не будут».
Дело не в том, что наука противоречит религии, эта мифологема в
большинстве своем не разделяется ни христианами, ни учеными. Не в том,
что большинство ученых не верит в Бога. Какая-то часть, действительно,
не верит, но к науке это опять-таки отношения не имеет. Не думаю, чтобы
их смущала безнравственность некоторых священников или неприглядность
церковной субкультуры: ученые должны уметь отличать существенное от
второстепенного. Главная причина пока еще актуальной вражды Церкви и
научного сообщества —
в желании первой ассимилировать научное мышление и нежелании второго
потерять свою идентичность.
Главная 
Если бы это была только моя проблема! Зависимостью от мнения науки
страдает и современное христианство. Нужно оговориться, что
использование мнения «внешних мудрецов» в миссионерских целях — очень
древний и освященный традицией прием. Можно вспомнить труд учителя
Церкви Климента Александрийского «Педагог», в котором автор
принципиально цитировал только языческих поэтов и философов. К этому
методу прибегал и отец Александр Мень: просвещая советских
интеллигентов, он показывал, что ученый
— это не автоматически атеист. Но речь о другом: современный христианин
использует научные данные, мнения светских ученых для «внутреннего
потребления», чтобы самому себе доказать правильность выбранного
духовного пути. Яркий пример — деятельность
миссионерско-просветительского центра «Шестоднев». Основное ее
направление — полемика с теорией эволюции, причем акцент делается на
противостоянии не науке, а христианам, которые этой теории
придерживаются. Как писал покойный священник
Даниил Сысоев (секретарь центра), «эволюционизм — это не наука, а весьма
нечестная (если не сказать лживая) идеология, несовместимая с
христианством в любой своей форме». В этой цитате видно отрицание не
столько истинности эволюционизма, сколько его научности. Отец Даниил и
авторы, участвующие в издательских проектах «Шестоднева», считали важным
для православного христианина придерживаться «правильной» научной
теории — креационизма (концепция, которая пытается согласовать
научные данные с идеей божественного творения).
